Царь-оборванец и секрет счастья - [20]

– Он должен быть где-то здесь. Ты осмотрел пещеру?

– Брось. Его там нет. Смотри: тут паутина прямо у входа – он бы порвал ее, если бы забрался внутрь.

Солдаты пошли дальше, а Давид продолжал сидеть в полной тишине. И тогда до него донесся тихий, еле различимый голос. То был голос Бога – не громоподобный глас, какой слышно в разрядах молний сквозь прореху в тучах, а тот, что звучит лишь в тишине. Голос обещал, что Бог всегда пребудет с ним. И всю свою жизнь потом этот голос вел его, вдохновляя Давида на псалмы, и помогал ему, когда Давид потерялся.

Мне хотелось услышать такой голос. Тот тихий, едва слышный голос. Хотел, чтобы он донес до меня свое послание, которое я пропустил, то, которое так очевидно для Ленни. Хотя бы одно слово правды. Хотя бы что-нибудь. Простое «привет». «Ну же, – думал я снова и снова, – я готов».

Я чувствовал, как обращаюсь в слух. Стиснул зубы и сидел совершенно неподвижно. Слышал, как где-то в самой глубине пещеры капает вода. Затем вновь тишина. Скоро у меня в голове зазвучали голоса, самые обычные, комментирующие и критикующие, и я поспешно приструнил их, чтобы не заглушили тот самый, тихий, едва слышный голос, который я так отчаянно желал уловить.

Просидел я так довольно долго. Смог услышать биение собственного сердца. Время от времени до меня доносились звуки падающих капель, но в остальном – полная тишина.

Не раздался в той пещере тихий голос. Я вышел наружу, к свету, он показался ослепительно ярким, и, пока я шел к машине, начался дождь.

Я приехал домой, ожидая, что Тали встретит меня в ярости – с полным правом на это, поскольку я бросил ее с ума сходить, где это меня носит глухой ночью. Тали обнаружилась на беговой дорожке – она шагала на большой скорости. Не сбавляя хода, прочла мне целую лекцию, с подробностями картин, какие мелькали у нее в голове, – в том числе и мутные воды, плещущиеся вокруг моего бренного тела в придорожной канаве.

За лекцией последовал глубокий вздох. Это был длинный медленный выдох, Тали покачала головой.

– Джоэл, – наконец произнесла она, – пока лежала вчера вечером в постели, ожидая тебя, я кое-что поняла. Месяцами я ждала вопреки всему, что голос у тебя восстановится. Я так больше не могу, – она поставила беговую дорожку на паузу, и та замерла. – Я люблю тебя, дети любят тебя, но пришло время двигаться дальше. Без голоса.

Сказанное Тали было совсем не тем, что я хотел услышать. Нет, я хотел услышать тот самый тихий, еле слышный голос и прощаться с надеждой не собирался. Я продолжал жить день за днем, ища знаки. Стригся и слушал болтовню своего парикмахера – быть может, он мой вестник? Искал подсказки в очертаниях облаков и знамения в тенях. Покупал лотерейные билеты раз в неделю, полагая, что с меня довольно было неудач и фортуна уже на пути ко мне. Открывал газеты наобум, зажмуривался и тыкал в какое-нибудь слово, рассчитывая, что наконец загорится лампочка. Носил свою счастливую фуфайку. Где бы ни был, всюду искал предзнаменования. Колибри вроде той, что я видел на автостраде № 1, всегда были моим талисманом, и когда б я ни встречал их – всякий раз принимал это за хороший знак.

И вот как-то ночью где-то через неделю я просто устал ждать. Тали и дети спали, и мне показалось, что я взорвусь, если не сделаю хоть что-нибудь. Придя на кухню, я увидел гору грязной посуды. И пусть посуду я мыть не любил, сейчас это оказалось самым подходящим занятием. Начал с простого – со стаканов и тарелок, а потом занялся более заковыристым – кастрюлями и сковородками. Наполнил раковину мыльной пеной и снова задумался над своим визитом к Ленни.

Правда. Ленни сказал, что я убегаю от правды. Надо обернуться и посмотреть ей в лицо. Допустим. Но что же тогда это за правда, которой положено быть юной и прекрасной, спрашивал я себя, отскребая что-то пригоревшее от противня. Правда состояла в том, что я лишился голоса. Тали была права. Нерв, управлявший моими голосовыми связками, не парализован. Он мертв. Прошло уже почти четыре месяца после операции. А голос все не возвращается. Окно возможности закрылось.

Такова была правда, простая и бесхитростная, и она была далека от прекрасной. Я тер сковородку, которая, по моей памяти, никогда не была абсолютно чистой. Без голоса дни сказительства кончены. Ничего не попишешь. Почти забавно: я сделал своей профессии вплетение всего, что бы ни послала мне жизнь, в свои байки – так жонглер крутит тарелки на тростях. Но теперь, когда я вдруг остановился, все начало падать и рушиться, посыпалось в мойку, забитую посудой. Без голоса мне вить истории не успешнее, чем мельниковой дочери из сказки «Румпельштильцхен» прясть золото из соломы.

Путешествовать по миру и рассказывать истории – то была мечта, за которой я следовал почти двадцать лет. Долгий путь, а теперь он завершился – завершился так же, как скрипичная игра моего отца и журналистика матери. Я как-то прочел, что средний возраст – это когда перестаешь беспокоиться о том, что станешь, как родители, и обнаруживаешь, что в действительности стал, как они. В ту ночь, у кухонной мойки, я вошел в свой средний возраст.