Царь Мира - [75]

Луч ударил снова, на этот раз он просуществовал не мгновение, а дольше, почти секунду. И тут Эдик почувствовал, что может развести руки в стороны. Он так и сделал и медленно опустил их. Лента была расплавлена посередине, и теперь от нее оставались два обрывка, налипших на запястья. Эдик засмеялся. «Спасибо, дружище», — сказал он мысленно, снова посмотрел вверх, но треугольника уже не было. Он исчез, выполнив поставленную перед ним задачу.

(Позже, когда и другие люди познакомятся с летающими светящимися треугольниками и останутся живы, один из британских журналистов назовет их «летающими молниями», «flying lightnings», а сокращенно это будет звучать как «эфэл».)

Но в тот момент Эдику не нужно было никак называть их, ему было достаточно того, что он мог управлять некими силами, которые можно причислить к небесным. И он чувствовал удивительное упоение — не оттого, что молнии поразили его врагов, он даже забыл о них на какое-то время, — а от той точности и бережности, с какой эфэл выполнил его задание: освободить руки хозяина от скотча. Он сделал несколько шагов, безотчетно улыбаясь, и почти споткнулся о труп одного из лежавших на земле парней. Русоволосый «качок» уткнулся лицом в землю, и на макушке его виднелось черное пятно обуглившихся волос. Второго молния ударила сбоку в шею, и почерневший воротник рубашки точно указывал это место. Третий получил смертельный разряд в висок. Машина и последний из его мучителей догорали неподалеку. Надо скорее смываться отсюда, подумал Эдик, но тут же хмыкнул: а собственно, почему? Что он сделал? Превысил допустимую степень самообороны? Нив коей мере. Он тут вообще ни при чем. Висел себе на дереве, а ребят ударило молнией. Действительно, можно ли доказать, что эфэлы сработали по его мысленному приказу? Нет. А это значит, что он может безнаказанно расправляться со своими врагами. У Эдика даже захватило дух от сознания собственного могущества и открывавшихся перспектив. «Мы еще сыграем, — пробормотал он, оторвав наконец кусок скотча от губ, — мы еще увидим». Пока он не знал, как выгоднее использовать новые возможности. Прежде всего следует их изучить, освоить в совершенстве, а там посмотрим, решил он.

Поначалу спектакль шел нормально. Это означало, что в зале сидело немногим больше сотни зрителей, пришедших не столько ради искусства, сколько ради возможности «выйти в свет». Где еще могла собраться городская интеллигенция, если не в театре?

Однако уже через полчаса после начала в зале стало происходить что-то неладное. И все актеры понимали, что это каким-то образом связано с Алиной. После того, как она появилась на сцене, в зале воцарилась необычная, поистине гробовая тишина, а затем после каждой ее реплики со зрителями творилось нечто странное. Они раскачивались в креслах, закатывали глаза, размахивали руками, стонали, истерично похохатывали, некоторые выходили в проходы, кружились, словно в танце, — словом, все это весьма напоминало сеансы массового гипноза. Никто ничему не удивлялся — трезвых людей в зале не осталось: даже невозмутимый обычно Батанов, оставшийся посмотреть, как будут справляться со спектаклем актеры после скандала и мордобоя, даже он каким-то образом — с его-то брюшком! — влез на ограждение ложи и пытался там, кажется, изобразить скачущего всадника. Вдобавок к этому актеры, особенно занятые в диалогах с Машей (ее играла Алина), полностью вышли из своих ролей. Вместо положенных реплик они несли несусветную чушь, некоторые начинали вытворять то же, что и зрители.

— Что за чертовщина? — успел спросить Медведев-Вершинин, чувствуя не то непонятное опьянение, не то наркотический кайф.

— Не знаю, — испуганно ответила Алина, умоляюще глядя на партнера, дольше всех остававшегося в здравом рассудке. Но тут же и Медведев вдруг похлопал в ладоши, поднял руки над головой и, пританцовывая, пошел на Алину, похотливо подмигивая ей при этом. Она отшатнулась, отошла к краю сцены, и картина открылась перед ней во всем своем безобразии.

В зале творилось нечто несусветное. Мало кто из зрителей остался на своем месте — разве что несколько задремавших старушек. Остальные распевали что-то, громко смеялись, танцевали, хлопали в ладоши, обнимались и целовались со знакомыми и незнакомыми людьми, уже не обращая внимания на сцену, где вовсю старалась Цветкова. Она схватила Медведева за руки и, почти упав на сцену, пыталась опрокинуть его на себя.

— Да они спятили все! — ахнула Алина. Боже мой, подумала она, неужели я в этом виновата? Она мгновенно вспомнила все происшедшее в больнице, и ей стало жарко — кровь внезапно прихлынула к лицу. Что же делать, лихорадочно думала она, ведь они сейчас устроят здесь какую-нибудь безобразную оргию и вообще разнесут весь театр. Или сожгут! В руках некоторых зрителей она увидела горящие спички: люди смотрели на огонь безумными глазами, покачивая спичками перед собой. Мимо Алины, медленно кружась, проплыла Гаврилина, блаженно шепча: «В Москву, в Москву…» Алине хотелось крикнуть: «Прекратите!» — но она тут же подумала, что это прозвучало бы глупо. И вдруг ей стало весело. Настроение улучшилось каким-то внезапным скачком. А что я, собственно, переживаю? — подумала она, да гори все синим пламенем.