Бюст на родине героя - [43]

Пожалуй, до этого я лишь раз в жизни видел, чтобы люди так быстро раздевались, — в первые свои солдатские дни, когда сержант-сверхсрочник с вылетевшей из моей головы хохляцкой, то ли Черненко, то ли Охрименко, фамилией выстраивал нас, новобранцев, возле палатки и свирепо командовал: «Тридцать секунд. О-о-т-бой!» Сбивая друг друга с ног, мы врывались в полумрак брезентового шатра, на ходу выпрыгивали из сапог и галифе, рвали через голову гимнастерки и с размаху летели на нары. Сержант неторопливо входил в палатку, и, если заставал хоть одного замешкавшегося в белых кальсонах возле нар, следовала команда «По-о-о-дъем!», и — все с начала.

Думаю, что Черненко-Охрименко остался бы доволен Барби: она ракетой вылетала из дизайнерски драных джинсов, бабочками вспархивали в воздух тишетка и трусики, мелькал до умопомрачения соблазнительный шоколадный зад, в который хотелось впиться зубами, и — она в койке. Какие там тридцать секунд — я не успевал и пуговицу на рубашке расстегнуть.

После такого отбоя мы забывали обо всем на свете, а потом ели обуглившиеся гамбургеры. Впрочем, ели их с отменным аппетитом — энергозатраты требовали компенсации.

Пару раз выходили на улицу — прикупить еды, выпивки, сигарет. Нагруженные пакетами, медленно шли по Барбиной авеню, жмурились от теплого осеннего солнышка, останавливались перед витринами. Потом нечаянно касались друг друга руками, переглядывались и бежали к себе, едва не роняя покупки.

Барби не была бы нью-йоркской девчонкой, а тем более черной девчонкой, когда бы хоть изредка не баловалась травкой, а я не был бы любопытным до всего нового московским мужиком, если бы удержался от соблазна попробовать. В общем, мы с Барби выкурили пару косяков. Сказать правду, ни капли кайфа я не словил, а может, эта капля просто растворилась в той радости, которую приносила мне Барби.

О нашем приключении с киднэппингом и стрельбой мы как будто забыли. Впрочем, однажды, когда Барби включила телевизор, чтобы посмотреть местные новости, мелькнули знакомые кадры: вэн с изрешеченным пулями стеклом и голова убитого на руле. Диктор коротко сообщил о происшествии на Рокэвей-Парк-Бич и добавил, что, по мнению полиции, имела место разборка между мафиозными группами, обстоятельства которой расследуются. Я не без иронии подумал, что основательно уже наследил в американских массмедиа, а Барби успокаивающе погладила меня по щеке: выкинь, мол, из головы. Я и выкинул.

Заезжал Шурка, привез мне одежду — порванный и измызганный выходной костюмчик и впрямь пришлось выкинуть. Барби приняла его по-светски чопорно: кофе подала не в кружках, как обычно, когда мы были вдвоем, а в красивом сервизе, лед к виски — в серебряном ведерке, беседовала с Шуркой о погоде — ах, какое нынче выдалось индейское лето, — то и дело вставляя обращение «сэр». Я же чувствовал себя смущенно, памятуя об отношении Шурки к Барби и вообще к нашему роману и опасаясь, как бы «сэр» с его длинным грязным языком чего не отмочил. Но Шурка вел себя безукоризненно — держался так, словно пришел навестить немолодую супружескую пару, от рискованных шуточек и намеков воздерживался, а напротив, поддерживал светскую беседу с Барби и хвалил сваренный ею кофе. Я был ему несказанно благодарен за это.

Да, конечно же звонил Натан. Сначала он долго беседовал с Барби, она смущенно хихикала, поглядывала на меня, сразу же опуская глаза, и несколько раз, фыркая, обзывала его старым козлом. Представляю себе, какие сальности он ей говорил.

Со мною же Натан был краток и предельно любезен: ни о чем, сынок, не беспокойся, накладочка вышла, но ребята уже во всем и со всеми разобрались, да ты сам знаешь, как они такие дела улаживают, жаль, конечно, что эти мамзеры тебе с девочкой немножко подпортили настроение, но, как я, старик, понимаю, вы после маленького приключеньица легко, хе-хе-хе, оправились, оно и понятно, дело молодое, а попрощаться непременно попрощаемся, хотя жаль, что ты уже так скоро уезжаешь, буду по тебе скучать, ладно, иди, иди к своей девочке, она, наверное, тебя заждалась.

Как в воду глядел старый греховодник: примостившаяся рядом со мной Барби уже расстегнула на мне все, что можно было расстегнуть, и добралась своими длинными пальчиками до всего, до чего хотела добраться. Весьма своевременно прервал разговор мой новый друг и благодетель.

Но вот и закончился наш трехдневный медовый месяц. Пришло время собираться в дорогу, а назавтра и улетать.

С утра за мной заехал Шурка, и мы направились в офис Аэрофлота — я до последнего дня оттянул какую-то связанную с моим билетом формальность. Был самый что ни на есть час пик, самое время приезжему познать все прелести манхэттенского траффика. Я где-то слышал, что математики рассчитывают уличное движение по уравнениям гидравлики — автомобильные потоки якобы движутся по тем же законам, что вода в трубах. Не берусь судить о том, в чем ни черта не смыслю, но в этот час движение никак не походило на течение струй, скорее по широким трубам авеню и узким трубочкам стрит продавливалась вязкая желеобразная масса.

Мы поднялись в этом киселе по Пятой авеню до пятидесятых улиц, вдавились в одну из них и притормозили у дома, где помещался наш родимый Аэрофлот. О месте для парковки в этот час и в этом месте мог мечтать лишь умалишенный, так что Шуркин «олдс» стоял у тротуара во втором ряду, мне велено было занять водительское место и изображать секундную остановку, а сам Шурка, зажав в руке мой билет, помчался в офис.