Бюст - [22]

Он не знал, что иные его чуткие сотрудники (и те, кто беззаветно поставил на него — и те, кто за годы возненавидел его до почернения крови) уже обратили внимание на его новую привычку и, заметив его прибытие из окон, заключают пари, сколько он сейчас отсидит в машине, и засекают время.

Матушка заснула рано, до заката, Петька тоже свалился. Они сидели с Ларисой на кухне, и она докладывала.

Свекровь согласилась приодеться и навести красоту в салоне «Бомонд». Лариса призналась, что она не решилась выдавать Эльвире, хозяйке салона, чью это маму она привела — для его же, Игоревой пользы. Сказала: «Моя подопечная». Игорь вынужден был согласиться с ее решением. Мастерица Ниночка, разговорчивая, любезная, пыталась занять клиента беседой — не обломилась ей беседа, свекровь стеснялась, молчала, как глухая, и Лариса сказала Ниночке, что Людмила Ивановна глуховата. Как на меня глянула твоя матушка — оцифровала! Душа в пятки ушла.

— А с тобой разговаривать изволила?

— Разговаривала. Так, скуповато. Говорила: «Его отец сошел с ума и ушел от меня». Видели его, мол, на базаре в Семипалатинске, побирался. Оборванный, кричал петухом. Правда?

— Сочиняет. Думаю, запилила она его, и он ушел. И перед уходом сказал ей что-то навроде «умрем в один день, но поврозь».

— Ты не рассказывал. Почему?.. А костюмчик мы ей подобрали отличный, дороговастенький, в талию — прелесть! И туфельки со стразами. Завтра увидишь.

— И что — она это безропотно надела?

— Уже начала роптать, но посмотрелась в зеркало, обдернулась — и расцвела. Дала продавщице десятку на чай. А потом за каким-то лешим купила Петьке футбольный мячик. Веришь — за тысячу. Я ей говорю: не надо мячик, Петя хроменький, какой ему футбол. Это его расстроит, напомнит лишний раз об увечье. Купила!

— Я у нее все детство выпрашивал мяч. За четыре рубля продавался, кривой, со шнуровкой. Мы за «Пахтакор» болели.

— Купила?

— Нет. Совала отцовские гантели. Я их из рук не выпускал. Очень пригодилось.

— Ну, да, мне ли не знать твои ручищи-отвертки.

— А что Петька?

— Петька сказал спасибо. Подарит кому-нибудь… Но потом, слушай, что потом. Мы поехали на вокзал и купили обратный билет. На завтра, на вечер. Безоговорочно. Привет мадам Бабаджоновой!

— Привет, — сказал Сосницын, — вендетта продолжается. Бабушка приехала, чтобы звонко уехать.

— Ты похож, тогда старились раньше, обида в ней ожила, кровля задымилась? — сказала Лариса.

— Она законченная солистка, — сказал Сосницын, — и того с лихвой…

— Я спросила, не нужно ли ей денег? Она ответила, что маленьких денег ей хватает с избытком, но если ей дадут сто тысяч, она отдохнет в Анталии. Она знает узбекский, а турецкий что узбекский, там ее не обманут… Я не возражаю.

— Дадим матушке сто тысяч, — крякнул Игорь, и они пошли на боковую.

Ночью к ним в спальную зашла проспавшаяся матушка. Было полнолуние, они не задергивали шторы.

Игорь еще ворочался, и посвистывающее дыхание присевшей перед ним на туалетный столик матушки разбудило его. Он лежал, не открывая глаз, она сидела над ним и смотрела на него — он чувствовал лицом давление ее взгляда. Она помучила его долго, он задремывал, и снова проснулся, когда она пошла, ступая на цыпочках, обнимая себя за плечи — он проводил ее с открытыми глазами.

Лариса тронула его пальцем, она тоже не спала. Она села в постели и молча смотрела на мужа, выбеленная Луной. Он поцеловал ее.

Лишь бы она к Петьке не забралась, с ума можно сойти, — прошептала Лариса.

Они услышали, как матушка приземляется на свой диван в гостиной и успокоились.

Утром их разбудили Петькины вопли. Он кричал: не хочу, не надо! Бабушка, я уже взрослый, я сам знаю, как мне закаляться! Папа знает!

Ужасы детства проснулись в памяти Игоря Петровича. Они выбежали из спальной: бабушка набрала в ванную холодной воды и уговаривала Петьку начать день окунанием, попробовать, как это здорово. Твой отец вырос крепким, волевым, потому что я каждое утро с полутора лет купала его в холодной воде. Попробуй, внучек, уважь бабушку!

И прихватывала за руки, влекла в ванную. Посмеиваясь. И Петька, сопротивляясь, встал на колени и нагнул голову. Настала его очередь рыдать.

— Мама! — закричал Игорь Петрович, и сорвал голос: — Мама! Прошу тебя, не надо, мама.

И она услышала, опомнилась, отпустила Петю. Посмотрела на сына, на невестку, махнула рукой и легла на диван лицом к стене. Маленькая старая женщина с модной укладкой на голове. Лариса села рядом с ней и положила руку ей на плечо, но лицо ее выражало не сочувствие, не жалость, а страх и гнев. Уезжай скорее, ведьма!

А казалось бы, что тут страшного — чудит бабушка, по мелочи. Многие бабушки чудят, и такое городят, хоть святых вон выноси. Теща бывшего прокурора, глубочайшая старуха, вообразила, что зятя подменили, и применяла против него «газовый баллончик». Дочь подсунула ей дезодорант, наклеив на него самодельную этикетку: «Зоман. Нервно-паралитический газ. ГОСТ 17–24–4448. МО РФ». Находя повод, теща пускает газ — и ароматизированный прокурор строит рожи, трет отравленные глаза, валяется и вопит: больно! Больше не буду! Он относится к этому с юмором, приговаривает: «Теща умрет со дня на день. Жалко. Очень мне будет ее не хватать».