Бюро. Пий XII и евреи. Секретные досье Ватикана - [88]
Молодой еврей рассказывает о том, как из осажденной Варшавы он перебрался к русской границе, провел три недели в советской тюрьме, а затем был возвращен на оккупированную немцами территорию, где его и арестовали. Он испытал на себе жестокое обращение, которому нацисты, а порой и местное население подвергали евреев. Хотя у него не было разрешения и он не носил обязательной желтой звезды, в марте 1940 года ему удалось добраться до польского города Хрубешува, рядом с Люблином.
Там он начал работать помощником хирурга в Обществе здравоохранения евреев (ОЗЕ) под пристальном надзором нацистов>54. ОЗЕ оперативно подготовило больницу на тридцать шесть коек, двенадцать из которых отводились под инфекционных больных. Но вскоре этого оказалось недостаточно. Молодой хирург подробно описывает, как плохо обращались с евреями в концентрационном лагере Белжец. Позднее нацисты использовали его как гаранта общественного порядка в еврейской общине.
В той части донесения, где убийства евреев обозначаются как «акции», этот отважный молодой еврейский хирург рассказывает, что «немцы называли эти убийства “перебазированием на восток”»>55. Вот как «На восток!», старый призыв времен Первой мировой войны, передался новому поколению военных.
«В 1941 году немецкие власти заставили всех евреев покинуть местечки и собраться в городах. В больших провинциальных городах евреев было проще опознавать. Вскоре стало ясно, что такая концентрация облегчала депортацию людей в лагеря Белжец, Треблинка и Собибор, где евреев массово уничтожали.
Так называемые акции осуществлялись неумолимо, их планировали в разной форме в зависимости от городов, где были сосредоточены евреи. Иногда их проводили поэтапно, иногда за один раз. Первая “акция” состоялась в Люблине 15 марта 1942 года. Тогда евреи еще могли питать иллюзии, что их действительно отправляют “на восток…”, как говорили немцы. Эта акция, за которой последовали и другие, продолжалась шесть недель и осуществлялась следующим образом: из ста тысяч обитателей еврейского “резервуара” в Люблине сначала были выделены те, кто работал в домах немцев. Им вручили Judenkarten (еврейские карточки), которые, как предполагалось, должны были защитить их от депортации. Позднее обладателей этих Judenkarten перебили.
Бойня была учинена в еврейской больнице, где самые богатые евреи города нашли убежище под предлогом болезни. Больных расстреливали в койках, даже не давая им встать. Гестапо, украинская и литовская полиция и – по приказу властей – еврейская полиция собрали или арестовали всех прятавшихся евреев. Тех, кто не хотел покидать убежище, убивали на месте. Других сначала собирали во дворах, а затем отводили в еврейские молельные дома. Оттуда их перегоняли как скот на маленькие вокзалы и сажали в поезда, отправлявшиеся в Белжец.
Зачастую люди сопротивлялись и отказывались садиться в вагоны. В этом случае пьяные литовцы и украинцы, стоявшие в стороне, бросались на евреев, истязали их и в конце концов убивали самыми жестокими способами, а тела расчленяли на куски. Таким способом каждую ночь убивали тысячи евреев, вследствие чего через шесть недель из ста тысяч евреев в живых оставалось не более четырех тысяч.
Зрелище в люблинском гетто было неописуемым. Улицы были усеяны трупами, по водостокам текла кровь. Душераздирающие крики депортируемых потрясали христиан, свидетелей этих сцен, которые утверждали, что никогда не забудут этих кровавых дней. Дорога, которая вела к люблинскому железнодорожному узлу, тоже была загромождена трупами, которые христианское население должно было грузить на грузовики.
Остававшиеся в живых 4 тысячи люблинских евреев, среди которых было много женщин и детей, были отправлены в Майданек-Татарский, в четырех километрах от Люблина, где было образовано гетто. Через несколько месяцев это гетто постигла та же участь, что и люблинское».
Далее он описывает убийство евреев в районе Люблина. Рассказав о самых ужасных расправах над детьми (их брали за ноги и разбивали голову о стену кладбища), мужчинами (их расстреливали из автоматов в спину) и женщинами (которые сначала должны были присутствовать при убийстве их близких), наш свидетель пишет: «Я не могу описать отчаяние этих несчастных женщин»>56.
В своем свидетельстве молодой человек не обходит стороной и ключевой вопрос: «А что сказать о том, в каком физическом и нравственном состоянии пребывал при всем этом я? Я был вынужден присутствовать при этих убийствах, но никакие попытки выразить протест ни к чему бы не привели. Среди трехсот жертв были и члены моей семьи… Все мы знали, что наши дни сочтены, и думали о будущем со смирением. К тому же поляки говорили нам, что, по их сведениям, остальных евреев ждала та же участь в течение ближайших трех месяцев>57…
Нет ничего удивительного в том, что отчаяние населения и наивность некоторых людей принимала абсурдные формы. Некоторые евреи, обессилев от голода, приходили на открытую площадь, откуда отправлялась депортация “на восток” и умоляли нацистов отправить их туда, но немцы с презрением отталкивали их»
