Быть войне! Русы против гуннов - [3]

– Видят боги – я больше не выдержу… – промычал Йошт, резко передернул плечами, поправляя норовящий соскользнуть деревянный щит за спиной. Лямки больно врезаются в кожу. – К лешему этого узкоглазого купчину!

Йошт споткнулся о булыжник, чуть не растянулся на раскаленном грунте, ноги едва нашли опору.

Молодой наемник зло косится в сторону купеческой повозки:

– Ишь, жирный, сидит спокойненько на повозочке, в тенечке, тянет рот до ушей!..

В середке каравана в полуоткрытой повозке гордо восседает купец. Лицо желтое, как у степняка, узкие прорези глаз, руки скрещены на толстом животе, недовольно морщится. Жирные щеки блестят от испарины. У изголовья согнутый в вечном поклоне слуга в одной набедренной повязке, худой, кости сильно выпирают сквозь тонкую смуглую кожу – спешно смахивает раскаленный воздух от купца опахалом из перьев заморских птиц.

– Вот гад! Мы тут пыль дорожную глотаем, не спим два дня, все торопимся в эту Ольвию или как ее там? Будто нечисть какая за нами гонится, а с утра во рту еще и маковой росины…

Взгляд остановился на чудаковатой личной охране купца. Все как один лицом – точная копия заморского купца: узкие щелочки глаз, кожа болезненно-желтого цвета. На подбородке черный как смоль клинышек бородки.

Позади кто-то сплюнул, грязно выругался.

– Это кто там бурчит себе под нос, гадами бросается? – не выдержал идущий впереди долговязый воин, обернулся, сердито сверкнул глазами. – Ишь хнычешь, аки баба!

– Все устали, все хотят пить, есть, а то и толстую бабью задницу помять не откажутся в теньке. – Позади кто-то коротко хохотнул. – Здесь все такие! Но терпят, идут, и ты иди, не скули аки пес.

Йошт не обращает внимания на укоры и язвительные замечания, взор скользит по облачению диковинных воинов. Всадники с ног до головы в панцире цветных пластинок из сыродутного железа, плотно – одна к одной – сшиты между собой красными шелковыми шнурками.

– А коль хочешь поплакаться – ступай к воеводе, повисни на шее: «Мол, тятька, туго мне, мочи нет… Подсади к себе?» – опять прозвенел дразнящий голос сзади.

Раздался бравый хохот, кто-то зашелся кашлем. Йошт опять проглотил насмешку. Взгляд скользит по полукруглому шлему заморских купеческих воинов. На макушке возвышается изогнутая дугой вниз толстая пластина, заостренные концы разлетаются в стороны, как воловьи рога. Такой ловит удар всадника, буде воин безлошадным станется в сечи…

– Знал же куда идешь! – Йошт вздрогнул от хрипловатого голоса.

– Знал, как же! На прогулку небось рассчитывал. Видали мы таких бойцов!

– Взашей бы таких гнал!

– Ладно вам собачиться, накинулись на парня, – рядом рубанул словно топором о гнилую колоду густой басистый голос. – Сами-то нешибко с дорогой справляетесь – идете, еле ноги волочите, а еще «взашей бы таких!».

Йошт повернул голову на заступника. Рядом шагает низкорослый ратник в видавшей виды безрукавной стеганке: большие кольца в сколах, кожаные вставки испещрены порезами, наспех стянутая прочной нитью, возле предплечья зияют две дыры. Лицо жесткое, будто вытесанное из дерева, хмурое. На щеке глубокий шрам крестиком – будто тычком пальца пропороли. Мощные скулы и выдающийся вперед подбородок скрывает седая борода.

– Ты в первый раз идешь, паря? – уже мягче пробасил седобородый.

Йошт смолчал, лишь вздохнул.

– Вижу, что первый. Как кличут?

– Йоштом.

– Откуда родом?

– Из венедов я, из Карпени, – просопел Йошт.

– Так ты с западных предгорий, что ль? – Кто-то присвистнул от удивления.

Йошт кивнул.

– Да уж, эка тебя, паря, занесло. А рода какого? Кто отец?

Молодой карпенский воин отмалчивается. Лишь глядит вдаль поверх голов впереди идущих. Широкий тракт убегает вдаль, карабкается на высокие холмы, пропадает в низинах, с боков все реже подступают рощи, между прямыми, как стрела, стволами змеятся звериные тропки. Гукают пересмешники, заливаются трелью дятлы. Дальше перелески мельчают, уступают сочным травам, ковылю. Еще полдня пути и не встретить даже маленькой рощицы, ну разве что одиноких березок.

– Безродный, что ли? Чего молчишь, как в рот воды набрал?

Йошт покосился на ветерана, желваки на скулах напряглись, тот оценивающе смотрит на него.

– Говорят, сразила отца стрела степняцкая, – наконец-то выдавил Йошт. Голову опустил, уставился на пыльный сапог. – Ходил ягов бить в княжьем войске, я еще мальцом был.

– Ого, сын воина? – сказал седобородый, по-новому взглянул на парня из Карпени.

Йошт долго шлепает губами, будто подбирает нужные слова. Седобородый продолжает испытующе смотреть на паренька.

– Пахарем был мой отец, – невнятно пробормотал Йошт.

– О, как! Орало на меч сменил. Ха! Знамо дело. Силы от плуга – поди, до одури. Так можно и черепа крушить, аки скорлупу. Вот только кто б указал кого? – попытался съязвить долговязый.

– Да ладно тебе. Мы все здесь кто пахарь, кто кузнец, кто пастух. Народ у нас такой – мирно сеет, пашет, в чащах зверя бьет. Пока гром не грянет…

– Ага, я и косарь, и жнец, и на дуде игрец, – игриво пропел долговязый.

– Я и петь еще могу, и бодаться мастер, – добавил второй, с длинным шрамом от уголка губы до самого уха.

Рядом опять захохотали.

– Эй, ты не сильно-то зубоскалься! – рявкнул седобородый ветеран остряку со шрамом, но как-то незлобиво, больше для порядка. – Бодаться он мастер!.. Молоко утри!