Быт русского народа. Часть 4. Забавы - [2]
В праздничные дни, особенно летом, всегда и повсюду встретите мальчишек с веревочками в зубах, бегущих по два или по три, схватись за руки, представляя из себя лошадок. Ими правит бой — кучер, который неумолчно хлопает плетью да кричит на них. Эта игра есть одна из любимых для крестьянских детей. В деревне едва станет ходить мальчик, уже он возит истоптанный лапоть или ездит верхом на палочке; поит своего коня, ставит его в конюшню, дает ему овса и чистит его. Когда может уже бегать по улице, тогда он с восторгом снаряжает тройку, которая иногда впрягается в тележку, и на ней помещается кучер. Тройка бежит сначала тихою рысью, потом несется, бьет и опрокидывает повозку. Ушибленный кучер забывает о своей боли: он бежит за лошадьми, останавливает их, гладит каждую по головке и внимательно рассматривает: не засеклась ли которая? Мочит им ноги водою, а о себе не думает. Эта игра выражает страсть ямщиков к своему занятию.
Играют в лошадки еще проще: садятся мальчики и девочки верхом на палочке и, воображая себе, что они едут на лошадке, зануздывают ее шнурочком или веревочкою, хлещут плетью, а за неимением ее — тонким прутиком, сворачивают свою головку на сторону, скачут галопом или во всю прыть и кричат: «Пошел! Пади!» Девочки не так охотно разъезжают на лошадке, как мальчики, обнаруживая собою с детства, что это не свойственно их полу, — потому они предоставляют ездить мужчинам.
У детей более взрослых составляет любимую еще забаву — беганье в перегонку. Играющие перегоняют друг друга, и кто кого перегонит, тот хвалится с самодовольствием. В этой игре принимают участие девушки. Перегонка служит к телесному укреплению и развитию проворства. Эта игра называется в Малороссии выпередки.
Дети, которым запрещено отлучаться от дома, собираются подле ворот и играют в клёцки. Образовав из большого и указательного пальцев круг, пропускают сквозь него свою слюну. Кто, пропуская слюну, уронит ее на какой-либо палец, тот получает название клёцки. Тогда все начинают дразнить его: «Клёцка, клёцка; прокислая клёцка, клёцка!» Он бегает за ними и ловит; кого поймает, тот делается клёцкою, который потом ловит их точно так же, как и первый. Игра продолжается, пока не набегаются вдоволь. Она составляет одну шалость детей.
Дети обоего пола взбираются на новые избы, имеющие один только потолок, или на другое какое-либо здание с одним потолком. Вскарабкавшись по лестнице, становятся четверо по углам, а пятый, став посредине, прыгает на обеих ногах и поет:
При последнем слове все меняются местами, пень же старается захватить чье бы то ни было место, потерявший же его играет пня. Игра продолжается, пока она не наскучит; но кто остался в последний раз пнем, тот долго носит это название. Игра в пень хотя есть детская резвость, однако ею выражается дурачок.
Дети-шалуны, наскучив какой-либо игрою, бросаются друг на друга, толкают, кричат, бегают, падают, ушибаются — этого мало, этого им не довольно: они ищут других ощущений. Кто порезвее, тот вызывает к новой забаве — теребить нос. Становятся друг против друга и кричат: «Начинай!» — «Нет, ты начинай». Тут один начинает спрашивать, а другой отвечает ему: «Чей нос?» — «Савин». — «Где был?» — «Славил». — «Что выславил?» — «Копейку». — «Куда дел?» — «Пряник купил». — «С кем съел?» — «Один». При этом слове спрашивавший хватает за его нос, подергивает во все стороны, приговаривая: «Не ешь один, не ешь один». Если подергиваемый скажет тогда: «Съел с тобой», — то нос его оставляют в покое. Случается, что неотвязчивые шалуны до того наклеивают носы, что долго-долго помнят их. И кто забывает носы? Многие водят за носы, а многие натягивают их так длинно — что ваш немецкий!
Эта игра, по-видимому, ничего не объясняет собою, но, вникнув в нее, видим носы, которые слышатся беспрерывно: то за нежные вздохи и любовные делишки, то за дурачество и житейские промахи — одним словом повсюду носы, кто не получал их? Обращаюсь к вам, не сердитесь за нос. Без носа нельзя быть. Без носа только дурные люди — фи! Нос! Нос! Дайте нос: без носа никто не может жить.
Летом мальчики, собравшись вместе, выходят на поляну. Там копают в один ряд несколько ямочек расстоянием одна от другой на два вершка, а в конце ямочек делают одну большую. Один из играющих катит через ямочки в большую яму мяч, который, в чьей остановится, тот подвергается посмеянию: ставят его на колена, ерошат ему голову и поют ярку:
С последним словом, ударив мячиком по голове, разбегаются в сторону. Тот схватывает мяч и бросает в бегущих; кого засечет, тог должен катать мячик. Если сделает промах, то должен катать снова. Нападение врагов на бессильного и беззащитность последнего — не везде ли между людьми?
Каждый мальчик и каждое дитя, как только распустятся у деревьев и цветов листья, срывает их для своей забавы: лист прикладывает к своим губам и, втянув в себя, разрывает пополам, производя этим громкое потрясение в воздухе, наподобие отдаленного выстрела. Этот треск так нравится детям, что они ходят по несколько вместе и щелкают поминутно, стараясь друг пред другом выказать свое искусство.

Весьма жаль, что многие из наших с большими способностями литераторов уклонялись от своей народности; заменяли русские выражения иностранными и подражали слепо чужеземному. Старинные народные и нынешние песни убеждают нас, что можно писать без слепого подражания к другим народам. Какая сила и простота чувствований сохранились во многих наших песнях! Какой в них стройный звук и какая невыразимая приятность в оборотах и мыслях! Потому что все излито из сердца, без вымысла, натяжки и раболепной переимчивости.

Весьма жаль, что многие из наших с большими способностями литераторов уклонялись от своей народности; заменяли русские выражения иностранными и подражали слепо чужеземному. Старинные народные и нынешние песни убеждают нас, что можно писать без слепого подражания к другим народам. Какая сила и простота чувствований сохранились во многих наших песнях! Какой в них стройный звук и какая невыразимая приятность в оборотах и мыслях! Потому что все излито из сердца, без вымысла, натяжки и раболепной переимчивости.

Весьма жаль, что многие из наших с большими способностями литераторов уклонялись от своей народности; заменяли русские выражения иностранными и подражали слепо чужеземному. Старинные народные и нынешние песни убеждают нас, что можно писать без слепого подражания к другим народам. Какая сила и простота чувствований сохранились во многих наших песнях! Какой в них стройный звук и какая невыразимая приятность в оборотах и мыслях! Потому что все излито из сердца, без вымысла, натяжки и раболепной переимчивости.

Весьма жаль, что многие из наших с большими способностями литераторов уклонялись от своей народности; заменяли русские выражения иностранными и подражали слепо чужеземному. Старинные народные и нынешние песни убеждают нас, что можно писать без слепого подражания к другим народам. Какая сила и простота чувствований сохранились во многих наших песнях! Какой в них стройный звук и какая невыразимая приятность в оборотах и мыслях! Потому что все излито из сердца, без вымысла, натяжки и раболепной переимчивости.

Весьма жаль, что многие из наших с большими способностями литераторов уклонялись от своей народности; заменяли русские выражения иностранными и подражали слепо чужеземному. Старинные народные и нынешние песни убеждают нас, что можно писать без слепого подражания к другим народам. Какая сила и простота чувствований сохранились во многих наших песнях! Какой в них стройный звук и какая невыразимая приятность в оборотах и мыслях! Потому что все излито из сердца, без вымысла, натяжки и раболепной переимчивости.

Весьма жаль, что многие из наших с большими способностями литераторов уклонялись от своей народности; заменяли русские выражения иностранными и подражали слепо чужеземному. Старинные народные и нынешние песни убеждают нас, что можно писать без слепого подражания к другим народам. Какая сила и простота чувствований сохранились во многих наших песнях! Какой в них стройный звук и какая невыразимая приятность в оборотах и мыслях! Потому что все излито из сердца, без вымысла, натяжки и раболепной переимчивости.

Чудесные исцеления и пророчества, видения во сне и наяву, музыкальный восторг и вдохновение, безумие и жестокость – как запечатлелись в русской культуре XIX и XX веков феномены, которые принято относить к сфере иррационального? Как их воспринимали богословы, врачи, социологи, поэты, композиторы, критики, чиновники и психиатры? Стремясь ответить на эти вопросы, авторы сборника соотносят взгляды «изнутри», то есть голоса тех, кто переживал необычные состояния, со взглядами «извне» – реакциями церковных, государственных и научных авторитетов, полагавших необходимым если не регулировать, то хотя бы объяснять подобные явления.

Новая искренность стала глобальным культурным феноменом вскоре после краха коммунистической системы. Ее влияние ощущается в литературе и журналистике, искусстве и дизайне, моде и кино, рекламе и архитектуре. В своей книге историк культуры Эллен Руттен прослеживает, как зарождается и проникает в общественную жизнь новая риторика прямого социального высказывания с характерным для нее сложным сочетанием предельной честности и иронической словесной игры. Анализируя этот мощный тренд, берущий истоки в позднесоветской России, автор поднимает важную тему трансформации идентичности в посткоммунистическом, постмодернистском и постдигитальном мире.

В книге рассматривается столетний период сибирской истории (1580–1680-е годы), когда хан Кучум, а затем его дети и внуки вели борьбу за возвращение власти над Сибирским ханством. Впервые подробно исследуются условия жизни хана и царевичей в степном изгнании, их коалиции с соседними правителями, прежде всего калмыцкими. Большое внимание уделено отношениям Кучума и Кучумовичей с их бывшими подданными — сибирскими татарами и башкирами. Описываются многолетние усилия московской дипломатии по переманиванию сибирских династов под власть русского «белого царя».

Предлагаемая читателю книга посвящена истории взаимоотношений Православной Церкви Чешских земель и Словакии с Русской Православной Церковью. При этом главное внимание уделено сложному и во многом ключевому периоду — первой половине XX века, который характеризуется двумя Мировыми войнами и установлением социалистического режима в Чехословакии. Именно в этот период зарождавшаяся Чехословацкая Православная Церковь имела наиболее тесные связи с Русским Православием, сначала с Российской Церковью, затем с русской церковной эмиграцией, и далее с Московским Патриархатом.

Н.Ф. Дубровин – историк, академик, генерал. Он занимает особое место среди военных историков второй половины XIX века. По существу, он не примкнул ни к одному из течений, определившихся в военно-исторической науке того времени. Круг интересов ученого был весьма обширен. Данный исторический труд автора рассказывает о событиях, произошедших в России в 1773–1774 годах и известных нам под названием «Пугачевщина». Дубровин изучил колоссальное количество материалов, хранящихся в архивах Петербурга и Москвы и документы из частных архивов.

В монографии рассматриваются произведения французских хронистов XIV в., в творчестве которых отразились взгляды различных социальных группировок. Автор исследует три основных направления во французской историографии XIV в., определяемых интересами дворянства, городского патрициата и крестьянско-плебейских масс. Исследование основано на хрониках, а также на обширном документальном материале, произведениях поэзии и т. д. В книгу включены многочисленные отрывки из наиболее крупных французских хроник.