Быт русского народа. Часть 2. Свадьбы - [4]

Прекрасно выражена стыдливость в антологии Батюшкова:

О радость! Здесь они сей пояс разрешили,

Стыдливости девической оплот.

Вы видите, кругом рассеяны небрежно

Одежды пышные надменной красоты,

Покровы легкие из дымки белоснежной,

И обувь стройная, и свежие цветы:

Здесь все развалины роскошного убора

Свидетели любви и счастья Никогора!

Здесь женщина — наслаждение; а стыдливость — упоение любви! Страсть насытилась, но любовь созидает новые предметы очарования. Грек оставался верным чувству изящного, и в осень дней своей владычицы он смотрел на любовь, как на изящное наслаждение.

Ты в красоте не изменилась…

И для любви моей

От времени еще прелестнее явилась,

Ты страсть вдохнешь и в мертвый камень,

И в осень дней твоих не гаснет пламень,

Текущий с жизнию в крови.

Или:

Но мне милей ее потупленные взоры

И слезы горести внезапной на очах.

Я в сумерки, вчера, одушевленный страстью,

У ног ее любви все клятвы повторял.

Смущенный, я прижал ее к груди моей:

Что сделалось, скажи, что сделалось с тобою?

— Спокойна, ничего, бессмертными клянусь!

Я мыслию была встревожена одною:

Вы все обманчивы, и я… тебя страшусь!

Вот где мука страсти, отторгнувшейся от изящного наслаждения! Это вопль женщины, оплакивающей свое падение; это скорбная память сердца, пораженного минутным упоением!

У греков любовь и совершенство ее, чувство и сочувствие, находились в вечной борьбе с земными силами — со страстями; но разумное сознание восторжествовало в образе олимпийских богов, и греки олицетворили чувство любви в сочетании богов с людьми.

В средние века любовь проявилась во вздыхательном романтизме. Это произошло не от ошибки, но от недостатка просвещения, от невежества. В Греции все боролись с совершенством богов, а в Европе, в средние века, все созидалось безрассудной фантазией, потому что все носило на себе печать противоречия и бессмыслицы, и тогда снова разлилось туманное понятие Востока об истинной любви и красоте. Движение чувств было сердечное и страстное; но оно не совершалось во имя рассудка. Рыцарская верность была высшей мудростью, а смерть была жизнью, которая развивалась в словах будущей таинственности: там мы будем неразлучны! Все жило надеждой без действительности, желанием без достижения цели. Чувствования были тревожные, а жизнь беспокойною. На тело смотрели, как на темницу для души, не думая о том, что в здоровом теле обитает здоровая душа. Дикие противоречия шли рука об руку: злодейство и преступление прикрывались притворным покаянием; набожность и святотатство обрядными молениями; честь и справедливость заключались в форме, а не в самом деле. Рыцарь считал бесчестием отказываться от вызова на поединок, а между тем не стыдился грабить по дорогам. Любовь не была действительной жизнью, но ароматным обаянием, между тем как женщина была царицею! Умереть за один ласковый взгляд ее было наградой! Доказывать, что владычица его души добродетельнее и очаровательнее всех богинь-красавиц в мире, было обыкновенным делом: меч был судьею, а наградой нежное словцо: мой рыцарь! Это значило — мой защитник. Каждый рыцарь смотрел на избранную свою красавицу как на существо бесплотное: имя ее призывал в битвах и умирал с ее именем! Но это благоговейное чувство нисколько не мешало ему жениться на другой или быть в связи постыдной со многими женщинами. Вступить в брак с владычицею своего сердца значило осквернить безотчетно святейшие к ней верования, унизить ее до простой женщины и увидеть в ней обыкновенное земное существо. Если молодой юноша, влюбившийся в дочь вассала, слышал из уст красавицы привет любви, то он считал себя невыразимо счастливым. Если же, по несчастью, не было ответа на сочувствие, то он умирал с горя: брак был тогда гробом для любви. Но когда царица души делалась женою, тогда поступали с нею со всею необузданностью воли и по праву сильного. Царица была унижена до рабыни: безропотное ее рабство было добродетелью, терпение — утешением в жизни. При малейшем сомнении в неверности ее убивали или зарывали живою в землю. И вот любовь рыцарских времен! У греков красота сосредоточивалась в изящных формах воодушевленного тела, а в средние века — в выражении одежды, глаз, лица и поступи. У первых сами статуи представлялись нагими и полунагими, а, у вторых они облекались в покров неопределенности.

Свет просвещения, разрушив неопределенный мир олимпийских и рыцарских богинь, произвел потребность духовной природы: любовь чистую, нравственную. Нить сомнения, что и ныне сердце есть основа, а любовь краеугольный, камень счастия; что и ныне человек без сердца и любви — призрак. Сердце не есть уже игра пламенной фантазии, а любовь уже не поэзия. Но горе тому, кто здание своего блаженства вздумает ныне состроить на одном сердце! Если кто захочет жить только сердцем и в женщине искать цель и весь смысл жизни, то он непременно дойдет до противоречия о любви, до холодного эгоизма, который только живет для себя; тогда мужчина и женщина должны отказаться от благородного их назначения самой природою. В наше время общество не угнетает человека за возвышенные помыслы сердца, не отрывает его от общественной деятельности. Жизнь и деятельность есть уже необходимость не для одного мужчины, но и для женщины. В наше время женщина есть также деятельный и полезный член общества: ограничить ее деятельность в девическом состоянии одною скромностию и невинностию, а в замужестве спальнею и кухнею — значит лишить ее всех обязанностей человека. Скажут: женщина должна быть только матерью, а должность матери весьма трудна и священна: воспитать своих детей. Но воспитать не значит выкармливать — это делает всякое животное по природному влечению. Воспитать — значит дать благородное направление сердцу и уму, а для этого требуется не одна наука, но основательные сведения или, лучше сказать, самосознание о назначении детей для пользы общества; следовательно, мир знания столько же должен быть открыт женщине, сколько и мужчине; на этом основании жена у мужа и мать, и хозяйка. Странно слышать, что жена только умеет любить мужа и детей своих, а больше ничего и знать не хочет. О, тогда она жалка и недостойна любви! Жалок и недостоин женской любви и тот мужчина, который только способен любить жену и детей. Истинно человеческая любовь состоит во взаимном уважении друг в друге человеческого достоинства, а это производит равенство и свободу во взаимных отношениях. Мужчина тогда уже не властелин, а женщина не раба. Верность делается тогда долгом, ибо она в постоянном сочетании сердца и любви. Человек нашего времени не может уже пленяться одними изящными формами красоты: он хочет видеть в ней возвышенные достоинства как человека, как гражданина. Идеал женских совершенств существует только в горячей фантазии! Но в чем, по понятию нашего времени, состоят возвышенные качества женщины и блаженства любви? Первые: в нравственном существовании и простом уразумении даже высоких предметов; а вторые в осознании дорожить существом, одаренным благородной душою. Наша любовь проще, естественнее, духовнее и нравственнее всех предшествовавших развитии в человечестве. Мы не бросим женщину как наскучившую нам игрушку, как было на Востоке; не преклоним уже колен пред женщиною за то только, что она прекрасна, как делали греки; не станем драться, чтобы заставить признать любимую нами женщину за идеал красоты и добродетели, как это делали рыцари; не станем утверждать, что женщина — бесплотное существо, как это было в средние века — мы уважим в женщине действительные ее права. Для нас уже не существует идеал девы неземной; идеал нашего времени не живет в мире мечтаний, а в действительности любви, а потому брачные узы союза проистекли из нравственного назначения человека.