«Быть может за хребтом Кавказа» - [91]

Пора отдать себя и смерти и забвенью!

Но тем ли, после бурь, нам будет смерть красна,

Что нас не севера угрюмая сосна,

А южный кипарис своей покроет тенью?

И что не мерзлый ров, не снеговой увал

Нас мирно подарят последним новосельем;

Но кровью жаркою обрызганный чакал

Гостей бездомных прах разбросит по ущельям.

Снова — «мы умрем», но уже не для славы, а для шакала, чакала:

Но кровью жаркою обрызганный чакал…

Не следовало ехать — но как же не поехать? Призрак воли — и шанс увидеться с отцом.

Те, кого в 1826-м везли в Сибирь с большим каторжным сроком, могли еще надеяться на будущие встречи с женами, детьми, братьями, сестрами — но не с родителями.

Больше 20 лет дожидалась сыновей Прасковья Михайловна Бестужева — и не дождалась.

Потеряв одного сына в Южном восстании, другого на эшафоте, не дожил до возвращения третьего сенатор Иван Муравьев-Апостол.

Екатерина Муравьева узнала о смерти в сибирской дали любимого сына Никиты и не сумела прибавить себе нескольких лет жизни, которых хватило бы для встречи с другим сыном, Александром.

Сошли в могилу, не взглянув хоть раз на опальных детей, старшие Пущины, Ивашевы, Беляевы.

Но тем летом 1837 г., с которого начался наш рассказ, едет навстречу сыну 69-летний отставной генерал-майор Иван Сергеевич Одоевский.

Трагические встречи на перекрестке старинных дорог с малой вероятностью — свидеться вновь.

Пушкин и Пущин в Михайловском; на глухой почтовой станции — Пушкин и Кюхельбекер, которого гонят, «но куда же?».

Друзья провожали Лунина на смерть — и он шутил: «Странно, в России все непременно при чем-либо или ком-либо состоят… Я всегда при жандарме».

Александр Одоевский едет навстречу отцу…

В Казани — несколько дней вместе; и еще разрешили отцу-генералу и сыну-солдату проехать несколько станций, несколько перегонов вместе, в сторону южную. Вот и вся встреча после двенадцати лет разлуки. Несколько месяцев назад отец писал: «Мой дорогой сын, я умираю от желания прижать его к моему сердцу, столь страдающему» (письмо В. Ф. Одоевскому от 30 декабря 1836 г., франц. яз.).

Теперь он радуется, шутит, что сын не похож на каторжанина — «розы на щеках».

Встреча, конечно, последняя.

Старый генерал полюбил и всех товарищей сына: через несколько недель напишет одному из них, Назимову: «Служите ли вы все… в одном батальоне? — и сообщите мне адрес ваш — словом, прошу одолжить сообщить мне все, что до вас касается, со дня расставания, столь убийственного для меня».

Простились со старым Одоевским, и уж не по Сибири, а через вереницу черноземных губерний — к югу, в кавказскую жару 1837 г.

1837-й: Пушкина полгода как убили, Дантеса уже прогнали за границу — он ищет русских собеседников и как раз в один из летних дней 1837-го на Баденском курорте оправдывается перед Андреем Карамзиным.

Александр Бестужев два месяца назад убит близ мыса Адлер.

А чуть севернее Адлера — Сочи: судьба Одоевского.

Убит Бестужев — и почти не осталось на Кавказе декабристов.

Есть «кровью жаркою обрызганный чакал…»

Два призыва

В 1825–1826 гг. арестовали, допросили 589 человек. Из них десять были доносчиками, которые могли выполнять свои обязанности, только играя роль заговорщиков. Остается 579.

Половину (286 человек) отпустили, но все равно внесли в секретный Алфавит; с «преступниками» же обошлись так: 121 — под суд и большую часть приговорили к Сибири. Лишь немногих — в дальние гарнизоны и на Кавказ.

165 человек сочли виновными не слишком — и оттого суду не предавали, а распределили административно.

Разные категории «наказанных» заполняют Кавказ с весны 1826 г. Таковы сосланные туда «с лишением дворянства и без выслуги» (Коновницын, Цебриков, Кожевников и др.); М. И. Пущин был примером солдата, «лишенного дворянства, но с выслугой»; третьей категорией стали разжалованные в рядовые, с выслугой, но без лишения дворянства (Веденяпин второй, Фок); некоторых ссылали на поселение, но «по милосердию государя императора» заменяли это наказание солдатской службой — с лишением дворянства (Оржицкий, Петр Бестужев) или без лишения дворянства (Вишневский, Мусин-Пушкин и др.). Сверх того, немалое число было просто переведено из гвардии тем же чином в Отдельный Кавказский корпус: в списке, например, значатся: 27 марта 1826 г.: «из Кавалергардского полка в Нижегородский драгунский полк корнет Депрерадович» («он все знал, и даже о императорской фамилии, но про 14-е ничего не знал»). 28 марта 1826 г.: «из Преображенского полка в 43-й егерский поручик Шереметев („Цели о республике не знал. 14 числа декабря не знал“)». В этот же день из лейб-гвардии Московского полка в Тенгинский полк переведены штабс-капитан Волков и поручик Броке.

С подобными же характеристиками («мало знал», «говорил не присягать», «всей цели не знал», «только знал, что не надо присягать, но потом присягнул и после нигде не был») в июле 1826 г. переведены из гвардии в кавказские армейские полки офицеры-декабристы Арцыбашев, Ринкевич, Малютин, Семичев, Гангеблов, Гудима, Вадковский, Миклашевский, Корсаков [ЦГИА, ф. 1018, оп. 3, № 152].

Так оказались на Кавказе «рядовые» Берстель, Александр и Петр Бестужевы; полковники (позже генерал-майоры) Бурцов, Вольховский. Всего было сослано 65 офицеров, из них 38 разжалованы в рядовые. Сверх того, с конца 1826 г. на Кавказе действовал сводный гвардейский полк (38 офицеров, 1282 рядовых), где были сосредоточены многие провинившиеся и подозреваемые; в войсках, сражающихся, с Персией и Турцией, 827 солдат мятежных полков, в основном Черниговского и Московского, а также около 700 рядовых других частей. Всего в конце 1826 — начале 1827 г. на Кавказе — около 2800 человек, прямо или косвенно причастных к восстанию декабристов; к ним надо прибавить еще немалое число