«Быть может за хребтом Кавказа» - [85]
Автор «Горя» — великий поэт; Одоевский для него необыкновенно важен, велик не литературным дарованием, другим: «Каков я был до отъезда в Персию… плюс множество прекрасных качеств, которых я никогда не имел» [Гр., т. III, с. 179].
Второе, лучшее «я» Грибоедова — с ним, в нем постоянно:
Об Одоевском — как об уже умершем: «век… безжалостно пресек», «его могила».
Предчувствие вечной разлуки, которая может быть ускорена гибелью одного из них. Государственного преступника Одоевского или государственного деятеля Грибоедова.
Кто раньше?
На вершине успехов, по пути в последний Тегеран:
«Александр наш что должен обо мне думать! […] Александр мне в эту минуту душу раздирает. Сейчас пишу к Паскевичу; коли он и теперь ему не поможет, провались все его отличия, слава и гром побед, все это не стоит избавления от гибели одного несчастного, и кого!!! Боже мой! пути твои неисследимы» [Гр., т. III, с. 237].
Действительно, в тот же день, 3 декабря 1828 г. (за 57 дней до гибели), Грибоедов из Тебриза отправляет длинное послание начальнику, родственнику и «благодетелю» Паскевичу. После официальной части — последний грибоедовский «крик за Сашу»: «Главное: Благодетель мой бесценный. Теперь без дальних предисловий, просто бросаюсь к вам в ноги и, если бы с вами был вместе, сделал бы это и осыпал бы руки ваши слезами. Вспомните о ночи в Тюркманчае перед моим отъездом. Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского. Вспомните, на какую высокую степень поставил вас Господь Бог. Конечно, вы это заслужили, но кто вам дал способы для таких заслуг? Тот самый, для которого избавление одного несчастного от гибели гораздо важнее грома побед, штурмов и всей нашей человеческой тревоги. Дочь ваша едва вышла из колыбели, уже государь почтил ее самым внимательным отличием, Федю тоже, гляди, сделают камер-юнкером. Может ли вам государь отказать в помиловании двоюродного брата вашей жены, когда двадцатилетний преступник уже довольно понес страданий за свою вину, вам близкий родственник, а вы первая нынче опора царя и отечества. Сделайте это добро единственное, и оно вам зачтется у Бога неизгладимыми чертами небесной его милости и покрова. У его престола нет Дибичей и Чернышевых, которые бы могли затмить цену высокого, христианского, благочестивого подвига. Я видал, как вы усердно Богу молитесь, тысячу раз видал, как вы добро делаете. Граф Иван Федорович, не пренебрегите этими строками. Спасите страдальца» [Гр., Т. III, с. 242].
Все силы души и пера автора самой лучшей русской комедии здесь пущены в ход: не случайно названы царские приближенные Дибич и Чернышев, которых Паскевич не любит; Одоевский, 26-летний, назван 20-летним — таким, совсем юным запомнил его Грибоедов. И главное — предчувствие, опасение, что если Сашеньку не вызволить, то непременно пропадет.
Грибоедов — «меланхолический характер, озлобленный ум» (Пушкин) — и вдруг такие слова!
Обостренные чувства одного поэта накануне собственной погибели — в отношении другого, любимого.
Александр Сергеевич не дождался своего Сашу — отправился через Кавказ умирать, пока Одоевский находился (по собственным его словам) «под небом гранитным, в каторжных норах…»
Тегеранскую судьбу Грибоедова Одоевский оплакал в Чите — и первые строки тех стихов нельзя забыть, хоть раз прочитав:
Медленно проходит Александр Одоевский свое сибирское десятилетие: каторга в Чите, Петровском Заводе, затем ссылка…
И снова цепь поступков, слов необычных, поэтических, трагических.
В каземате читает друзьям курс русской словесности «от похода Игоря до 1825 года», читает основательно, вдохновенно и… по чистой тетради (которую, очевидно, держал перед собою для пущей солидности).
Получал много денег от отца — и щедр необычайно, даже по меркам бескорыстной декабристской каторжной «артели».
В 1828-м от имени всех товарищей, как главный поэт декабристской каторги, сочиняет «Наш ответ» на пушкинское послание «Во глубине сибирских руд». Текст записан, выучен товарищами, сам же Александр Иванович почти не оставил нам собственноручных стихотворных страниц: привычки не имел, да и к чему?
Итак, отчаяние на грани безумия; покаяние 1826 г. как будто позади.
Пророчество —
Ожидание свободы, которая
Друзья восхищаются, не могут его не любить.
Вот эпитеты, определения, принадлежавшие разным приятелям, собеседникам, современникам.
«Одоевский — ангельской доброты. Пиит и учен; знает почти все главные европейские языки. […] Несмотря на богатство, он всегда в нужде, ибо со всеми делится до последнего».
«Всегда беспечный, всегда довольный и веселый […] он легко переносил свою участь; быв самым приятным собеседником, заставлял он много смеяться других».
«В голосе его была такая искренность и звучность, что можно было заслушаться».
«Дар особой любви к людям».
«Чистая любовь к людям».
«Христианин без ханжества, любящий страдание…»
«Страстно любил он родину, народ и свободу…»
«Может быть, даже он любил свое страдание в христианском духе, в преданности общему делу».
