Былое, нынешнее, грядущее - [16]

В дом вбежала Орляна, которая с утра где-то пропадала – видно, носилась и играла со сверстницами из Соснового. Вернулась она, впрочем, не с пустыми руками, а со связкой рыбы.

– Сестрица Злата, ты же тесто ставила? – не заметив гостьи, с порога воскликнула девочка-кошка. – Вот, я наловила! Пирог с рыбой состряпай, так пирога охота!..

Увидев Бузинку около полочки со зверушками, она на мгновение притихла и смутилась. Злата представила ей женщину-кошку:

– Это Бузинка. Она зверей этих когда-то вырезала. Тебя ещё тогда на свете не было. – И засмеялась, взъерошив золотистые волосы сестрёнки: – Добытчица ты наша... Ну, давай сюда улов, будет тебе пирог! Заодно и гостью нашу накормим.

Пока она чистила рыбу и возилась со стряпнёй, Орляна знакомилась с Бузинкой.

– А ты на войне была? – спросила она, разглядывая с восхищением доспехи кошки-воина.

– Доводилось государыню Лесияру на поле сражения защищать, – ответила та.

– О, так ты у самой княгини служишь? – уважительно вытаращила тёмно-карие глаза Орляна.

– Служу, – улыбнулась Бузинка, привлекая девочку к себе поближе. – Похожа ты на свою старшую сестрицу... Как две капли воды вы с ней.

И она бросила задумчиво-ласковый взор в сторону Златы, которая как раз защипала края теста и собралась ставить пирог в печь. Тот вышел большим и пухлым, и женщина-кошка, встав, взяла у девушки тяжёлый противень:

– Давай, помогу...

Их руки соприкоснулись, и щёки Златы вспыхнули жаром. Приметливая и зоркая Орляна тут же лукаво прищурилась:

– Сестрица Злата, а чего это ты так покраснела?

– Не твоего ума дело, – напустив на себя сердитый и занятой вид, буркнула девушка. – От печки, наверно.

Но Орляна – даром, что дитя – уже про Лаладину седмицу и суженых знала.

– А-а, – протянула она догадливо, улыбаясь до ушей. – Поня-я-ятно всё с вами!

Хихикнув, она выскочила во двор, и запущенная ей вслед рукой старшей сестры морковка стукнулась о дверь и сломалась пополам. Бузинка тоже мягко засмеялась, легонько погладив пальцами горящие щёки Златы. У той и вовсе дыхание сбилось, разрывая грудь, и она широко распахнутым взором уставилась в приближающееся лицо женщины-кошки. Нутро то пламенело, то заливалось холодком волнения.

– Не целовалась ещё ни с кем? – шевельнулись губы Бузинки около её приоткрытых уст.

Едва дыша, Злата смогла только отрицательно качнуть головой. Хоть и увивались вокруг неё холостячки, но никому она поцелуя не дарила, берегла себя для будущей лады.

– Горлинка моя чистая, – тихо, ласково молвила Бузинка.

Она не поцеловала девушку, а только невесомо коснулась её щеки своею. Печь дышала жаром, пахло горячим мякишем и рыбой; Бузинка всего лишь нежно сжала руки Златы в своих, а у той уже и голова плыла, и сердце сладко зашлось биением. Казалось, колени вот-вот не выдержат, подкосятся...

Так матушка Искра их и застала – стоящими у печки и держащимися за руки. Из-за спины у неё выглядывала озорная мордашка Орляны: видно, младшенькая успела сбегать к родительнице в мастерскую и донести радостную весть. Заслышав о гостье, та оставила работу и немедля явилась домой. На память она никогда не жаловалась и сразу Бузинку узнала.

– А, помню тебя... Здравствуй. Так значит, это ты руки моей дочери просить пришла?

Бузинка поклонилась хозяйке дома.

– Точно так, госпожа Искра. Сердце меня к Злате привело. У неё знак тоже был.

Матушка Искра перевела глубокий, грустновато-внимательный и испытующий взор на Злату. Та, трепеща от волнения, точно былинка на ветру, только кивнула и опустилась на лавку: ноги совсем подгибались.

Матушка Искра не спешила отвечать. Она попросила воды – умыться, надела чистую рубашку взамен рабочей, сменила тяжёлые сапоги на мягкие кожаные чуни. Повела носом, учуяв рыбный пирог.

– Торопиться не станем, отобедаем сперва, – вымолвила она наконец. – Садись к столу и ты, любезная гостья.

Пирогу нужно было ещё постоять немного, отмякнуть, а пока Злата поставила на стол пшённую кашу, кисель с клюквой и оставшиеся с завтрака оладьи.

– Значит, по-прежнему у государыни на службе состоишь? – Матушка Искра отправила в рот ложку каши, отхлебнула простокваши.

– Точно так, – кивнула Бузинка. – С шестнадцати лет и по сей день – уж двадцать пять годков.

Злата посчитала в уме: значит, Бузинке сравнялся сорок один год. По кошачьим меркам это считалось молодостью; когда за сотню перевалит – зрелость, а те, кому уже за двести, слыли пожилыми.

– И живёшь, стало быть, при ней же, в казённых хоромах? Ну, а жену куда привести думаешь? – спрашивала матушка Искра неторопливо, деловито и сдержанно.

– Могу и в родительский дом, потому как своего у меня пока нет, – ответила кошка-воин, отведав оладий и киселя. Ела она опрятно и тихо, не жадно. – Родительницы мои большой сад держат и бортевые угодья. Мёд у них чистейший, липовый, на всю округу славится... Восемь веков уж наш род пчёл разводит – из поколения в поколение, и роща липовая столько же стоит. В доме, правда тесновато будет: три сестрицы-кошки у меня старших, все супругами и детками обзавелись. Одним большим семейством живём – в тесноте, да не в обиде. Только я одна отмежевалась, на службу ушла в дружину княгини.