Была ли альтернатива? («Троцкизм»: взгляд через годы) - [2]

Не менее произвольны и пущенные в оборот антикоммунистическими силами «сталинистские амальгамы навыворот», которые объясняют все трагические явления послеоктябрьской истории, в том числе все ужасы сталинизма, некими свойствами и пороками, якобы изначально присущими большевистской партии. Разоблачая такого рода исторические версии, возникшие в ходе дискуссий 30-х годов об истоках и природе сталинизма, Троцкий доказывал, что подобные амальгамы базируются на идеалистических представлениях о большевистской партии, как неком всемогущем факторе истории, оперировавшем в пустом пространстве или с аморфной массой и не испытывавшем сопротивления социальной среды или давления извне.

Значительную роль в формировании этих версий сыграли бывшие ортодоксальные коммунисты, порвавшие под влиянием трагических событий 30-х годов с коммунистическим движением и отрекшиеся от марксизма. Их суждения были подхвачены профессиональной советологией, формирование которой на Западе началось после второй мировой войны. В 40—50-х годах появились сотни работ, в которых проводилась мысль о фатальной предопределённости сталинизма характером большевистской партии и Октябрьской революции. «Ранняя» западная советология отличалась поразительным единодушием в интерпретации проблемы соотношения между большевизмом и сталинизмом. «Пережив подъём и падение различных методологий и подходов, это единодушие утвердило следующий примитивный вывод: не существует никаких принципиальных различий, никакого логического несоответствия между большевизмом и сталинизмом, которые в политическом и идеологическом отношении представляют собой одно и то же» (С. Коэн) [3].

Такое единство взглядов объяснялось тем, что академическая западная советология, оперировавшая значительно большей совокупностью фактов, чем официальная советская историография, тем не менее также испытывала серьёзные идеологические ограничения. В обстановке «холодной войны» она исполняла определённый «социальный заказ» и в силу этого страдала собственной идеологической зашоренностью. Лишь начиная с 70-х годов, в ней произошли заметные перемены, наметился отход от прежних парадигм, поворот к более объективному освещению советской истории. Этот поворот привёл наиболее серьёзных исследователей к признанию исторической «пропасти» между большевизмом и сталинизмом.

Казалось бы, разоблачение культа личности Сталина на XX съезде КПСС должно было способствовать аналогичному плодотворному процессу в СССР и привести к разрушению бесчисленных исторических мифов, пущенных в ход сталинской школой фальсификаций. Однако две первые волны критики сталинизма в СССР (после XX и XXII съездов партии), направляемые Хрущёвым — в прошлом одним из наиболее верных сталинцев,— оставили в неприкосновенности главные мифы, насаждённые этой школой. В докладе «О культе личности и его последствиях» на XX съезде КПСС Хрущёв положительно оценивал «большую борьбу против троцкистов, правых, буржуазных националистов», чья линия якобы «вела к реставрации капитализма, к капитуляции перед мировой буржуазией». Он позитивно оценивал роль Сталина в этой «необходимой» борьбе «с теми, кто пытался сбить страну с единственно правильного, ленинского пути…» [4] В соответствии с такой трактовкой внутрипартийной борьбы Хрущёв объяснял происхождение «культа личности» лишь отрицательными личными качествами Сталина, якобы получившими развитие только после 1934 года.

Эта версия сохранялась в официальной пропаганде на всём протяжении Хрущёвской «оттепели». После отстранения Хрущёва от власти брежневско-сусловское руководство наложило запрет на всякую официальную критику сталинизма, ограничив возможность обращения к этой теме лишь упоминанием об «отдельных ошибках» Сталина. Критическое переосмысление отечественной истории в этих условиях могло осуществляться лишь в нелегальных, «самиздатовских» или «тамиздатовских» формах. Загнивание брежневского режима, во многом связанное с неспособностью и нежеланием нового несменяемого руководства извлечь уроки из истории, лишало советских людей пробудившейся после XX съезда надежды на возрождение социалистических принципов в политике и идеологии.

Удушливая идеологическая атмосфера, всё более сгущавшаяся в годы застоя, вызвала стремление многих представителей советской интеллигенции к переоценке прошлого на основе традиционных амальгам, т. е. к воскрешению тезиса «Сталин — продолжатель дела Ленина и Октябрьской революции», но только со знаком минус. Если сталинистская пропаганда представляла дело Ленина и его «продолжение» как непрерывную цепь исторических побед, одержанных в борьбе с «врагами ленинизма», то диссиденты 70—80-х годов и идеологи «третьей русской эмиграции» рассматривали всю советскую историю как непрерывную цепь злодеяний и насилий над народом со стороны большевиков.

Широкому распространению данной исторической версии способствовало творчество А. Солженицына и особенно его художественное исследование «Архипелаг ГУЛАГ». Сам этот жанр, апеллирующий не столько к историческому сознанию, сколько к эмоциям читателя, оперирующий не столько документами, сколько отдельными свидетельствами современников, освобождающий автора от изложения фактов в их реальной исторической последовательности, в сочетании с художественным талантом Солженицына благоприятствовал тому, что эта версия получила признание среди как «правых», так и «левых» кругов советской интеллигенции. Сохранение в официальной историографии множества «белых пятен» и фальсификаторских клише способствовало тому, что концепция Солженицына, показавшаяся многим убедительным прочтением советской истории, выплеснувшись в конце 80-х годов на страницы нашей печати, стала преобладающей и агрессивно непримиримой по отношению ко всем иным взглядам на послеоктябрьскую историю.