Бутылка молока для матери - [4]

— Легче? Нас, бритых, теперь в округе больше, чем обросших, так что легче или тяжелее — как сказать. Но получилось это на самом деле случайно. Кто-то договорился с моей матерью: он ей дает напрокат парикмахерское кресло, а она бреет всех на Потомак-стрит по ту сторону нашей лавки; половину выручки себе, а половину — на помощь сиротам. Ну, мать и начала с меня, чтобы я, мол, стал примером, но от срезанных волос у нее началась аллергия, ей пришлось лечь, а я добрился сам. После того мне проходу на улице не давали. Господи, прости и помилуй! Повсюду, куда ни ткнусь, только и слышу: «Ага, лысый Бил!» — и каждый в меня пальцем тыкает. Ну, день я терпел, на другой — беру ножницы, выхожу на двор, и первым мне встречается Байблбак — вы его вряд ли знаете. Я его хап, ножницами чик-чик и выстриг волосы на макушке. Тот Байбл, по-моему, сроду не стригся, он говорил, что скорее в муниципалитете взяточников пересажают, чем он подстрижется. Глянули мы с Байблом на себя в витрину — и ну хохотать. Нахохотались мы с ним, а тогда он и говорит: «Ты раз уж начал, то кончай». Сели на тротуар, я его достриг, а потом повел к себе, нагрел воды и добрил то, что осталось. Потом через пару дней вышли мы вдвоем с Байблом и давай стричь всех, кто под руку попадется! А вскоре к нам со всей округи посыпала ребятня, показывают свои голые головы, мы тоже, говорят, хотим в Клуб бритоголовых. Они, вишь, решили, что это у нас клуб, дошло до того, что парнишка с лысой головой мог запросто побить большого парня, а тот просто боялся дать сдачи, чтоб не связываться с бритоголовыми. Ну, мы подумали-подумали и решили поменять название, и теперь называемся не «Воинами», а «Гражданско-спортивным клубом бритоголовых патриотов Америки».

Левша помолчал, а потом осторожно добавил:

— До сих пор я играл за «Воинов», а в будущем году запишусь в клуб «Золотые перчатки», если не надумаю поступить в колледж. Ведь я ходил в школу, закончил восемь классов. Если я и дальше буду набирать вес, как теперь, то за год потяжелею до ста девяноста восьми фунтов при росте пять фунтов десять дюймов. Я бы уже теперь мог выступать в полутяжелом весе.

Он переступил с ноги на ногу и потянулся рукой к воротнику — наверное, хотел расстегнуть его и продемонстрировать свои мышцы. Но Адамович положил одну ладонь ему на плечо, а другой хлопнул по руке, и Левша опустил ее. Адамовичу не нравился этот парень. Беда с этими эмигрантами. Хотя как посмотреть. Вон ирландцы проникли и в муниципалитет, и в полицейское управление, и в бюро по образованию, и в почтовое ведомство, а мексиканцы, испанцы, поляки тем временем довольствуются пособием и пьют. Поступали бы, как ирландцы, горько думал Адамович.

— …Потому-то я и хочу выпутаться из этой переделки, — говорил между тем Левша, — так, чтобы карьера на ринге не пострадала. А со всем этим, конечно, завязываю. Получил уже урок на всю жизнь, будьте уверены. Поступлю в лучший колледж и буду хорошим.

Теперь, если бы тот, с ученой мордой, что записывал, спросил у него: «В какой-такой лучший колледж?» — Левша загнул бы что-нибудь позаковыристей, скажем: «Бузоологический студенческий колледж». Может, это немного собьет Козака с панталыку, может, Козак даже решит, что он псих, и пошлет на обследование. Но тут нужно позаботиться, чтобы не слишком загибать. В меру.

Он снова потоптался на месте, и только беспокойное шарканье его тупоносых туфель, обычных школьных туфель, нарушило тишину в душной комнате. Билу хотелось разглядеть лицо репортера, но каждый раз, когда он ловил блеск окуляров, страх охватывал его, и он опускал глаза. Левша никогда не видел таких очков на тесемке и много отдал бы за то, чтобы их хотя бы примерить. Нет, лучше уж смотреть в забранное решетками окно за головой капитана. Багровое январское солнце угрюмо и неподвижно висело там, подобно застывшему в тумане пламени. Прогрохотал пустой грузовик на восток — на слух «Шевроле-38» или «Форд-37» с цепью для прицепа сзади; Левша закрыл глаза и представил себе, как цепь бьется о мостовую, высекая искры, подскакивая… Пуля тоже отскочила…

— Как ты думаешь, что мы должны делать с такими, как ты, Бил?

Парень с особой остротой отметил, как фамильярное «Левша» превратилось в «Бил», и у него снова пересохло в горле.

— За непреднамеренное убийство могут припаять от одного до четырнадцати лет. — Собрав всю свою выдержку, он посмотрел Козаку прямо в глаза.

— И ты согласен следующие четырнадцать лет трубить на каторге? Тебя это устраивает?

— Почему именно четырнадцать? Четырнадцать — самый большой срок. А у меня будет первая судимость. И потом, я стрелял защищаясь. Это была самозащита. Есть же неписаное право…

— Кто подал тебе эту идею?

— Придумал. Только вот что. На подземные работы вы все равно меня не сможете упечь, сами знаете.

— Мы можем тебя послать на ферму святого Карла, Бил. А когда достигнешь совершеннолетия, перевести. Конечно, в том случае, если тебя не признают виновным в преднамеренном убийстве.

Такое Левша не хотел даже допускать.

— Э, несколько лет на ферме мне не повредят. Я все равно собирался бросать пить-курить: боксеру-профессионалу нельзя. Вот на ферме и брошу.