Бутылка молока для матери - [3]

Репортер подался немного вперед, но не заметил на лице Левши никакой реакции и расслабился. «Хороши эти удобные старые кресла. Откуда они в полицейском участке?» — подумал он. Козак приложил руку козырьком ко лбу и пробежал глазами протокол, который лежал перед ним. Лампа на столе все еще горела — не иначе он работал всю ночь. По мере того как утреннее небо в окне за спиной Козака светлело, глубокие морщинки под глазами, черные, словно в них скопилась сажа, сбегали вниз и любопытным образом делали его лицо похожим на морду сенбернара.

— Ты выстрелил ему прямо в пах. — Голос Козака был монотонным, невыразительным, будто он не придает значения тому, что читает. — Пятеро детей. Стелла, Мария, Анна, Клара, Винцент. Тринадцать лет, десять, шесть, шесть и двухмесячный малыш. Средний еженедельный заработок — пятьдесят пять долларов. Ну так что: скажешь наконец правду об этом?

— Пуля, может быть, отскочила рикошетом! Вот что'

— Кто был с тобой?

— Я был один. Не зря же меня прозвали Одиноким Волком! — В его голосе прозвучали первые слабые нотки страха.

— Ты сказал: «Мы увидели человека». Каким он был? Высоким, грузным?

— Он был фунтов на двести двадцать, — пояснил Комиски. — Не меньше. Фунтов на пятьдесят тяжелее этого парня. И на полголовы выше.

— Так кто же «мы», Левша?

— Капитан, я действительно сказал: «Мы увидели». Ведь его видели многие, вот что я хотел сказать, когда он разменивал чек у Стахулы. Там было полно народу. Константин разменивает чеки только тем, кого знает. Между прочим, если уж об этом зашла речь, мне даже известно, зачем приходил старик. Моя мать хотела, чтобы мы уступили ему нашу лавочку, так что, думаю, приходил он по этому поводу. Но сделал я это один, капитан.

Газетчик поправил очки. Он уже знал, чем закончит репортаж: «Ваш корреспондент никогда не видел более холодных стальных глаз, чем у этого закоренелого убийцы, который надменно именует себя Одиноким Волком Потомак-стрит». Репортер поерзал в кресле, пытаясь подальше отодвинуться от горячего радиатора, но подниматься и толкать тяжелое кресло ему не хотелось.

— А где был в ту минуту твой лысый приятель?

— Не знаю, о ком вы, капитан. У нас в округе теперь ни у кого нет волос. Все, кто получил эту проклятую повестку в армию, побрили себе головы.

— Я говорю о Бенксе. Ты не бойся, сынок, мы не будем тебе шить давних грехов. Достаточно и этой истории. Старика вы грабили вдвоем с Бенксом. Кто из вас кому помогал — он тебе или ты ему? Кто был с револьвером — он или ты?

Левша услышал, как во двор участка въехал полицейский «форд»; через минуту в кабинет донесся плеск переливаемого бензина — водитель заправлял бак. Тяжело дышал Милано, разглядывая свои ботинки, зашнурованные на все дырочки и завязанные двойным бантиком. «Время уже менять шнурки, — видно, думал он, — или перейти на один бантик».

— Бенкс — это та беззубая обезьяна, которая выступала когда-то на ринге в Сити-гарден, да? В весе, кажется, сто восемнадцать фунтов, не так ли?

— Я не знаю его настолько хорошо, чтобы что-то сказать. Видел раз или два, как он дерется на ринге, но рта он не раскрывал, и какие у него зубы — мне неизвестно. А впрочем, если мы с вами говорим о том самом парне, то появился он, по-моему, году в тридцать третьем, капитан.

— Кажется, ты тоже раз или два выступал в Сити-гарден?

— Ага. Раз или два.

— Ну и как у тебя выходило, Левша?

— Оба раза победил за явным преимуществом. Рефери остановил оба боя в первом раунде. Один раз я встречался с черномазым из «Савоя». Если бы он поднялся, я б его покалечил на всю жизнь. Порешил бы, ей-богу. Я тогда еще и сам не знал, какой у меня сильный удар.

— И оба раза твоим секундантом был Бенкс?

— Совсем нет, сэр.

— Врешь, сукин сын. Я собственными глазами видел его в твоем углу, когда ты выиграл у Куни. Он же твой менеджер!

— Против этого я и не возражаю.

— А говоришь, что он не был твоим секундантом.

— Он и не был.

— Кто же был?

— Чинарик.

— Ты сказал, что Чинарик твои встречи УСТРАИВАЛ. Думал бы сначала, а потом врал.

— А он делает оба дела, капитан. Во время боя он занимается ведром и губкой, а после гонга обрабатывает рефери и судей. Чинарик еще не проиграл ни одной встречи. Того черномазого он сам выбрал для меня в раздевалке. Поднес мне победу, как бы сказать, на блюдечке. — Левша покрутил старую зеленоватую кепочку на указательном пальце, вспоминая время, когда она была новой и имела наушники. Теперь ее клетки выцвели, от наушников остались одни нитки.

— С чего бы это весь ваш сброд пожелал обрить головы, Левша?

— Я того чудака сам завалил. Я здоров как бык, — сказал Бил и начал незаметно набирать в легкие воздух. Когда они наполнились, он закрыл глаза, как закрывал их, плавая под водой у пляжа на Оук-стрит, а затем медленно-медленно стал выдыхать.

— Я тебя не об этом спрашиваю. Я тебя спрашиваю, что случилось с вашими волосами?

Непоследовательные мысли Била зацепились за слово «пожелал». Хорошее слово и подходящее: «Что, сэр, в морду желаешь?» Неплохо.

— Я забыл, о чем вы спрашиваете.

— Я спрашиваю, почему вы не сделали этого раньше, чтобы нам легче было переловить вас, бритоголовых?