Бутылка. Книга для тех, кто любит выпить - [32]

Я пишу эти слова и ни на грамм в них не верю. Прошло всего несколько десятков трезвых дней, которые сделали для моей уверенности гораздо больше, чем любая порция алкоголя. Я не фантазирую, как когда-нибудь выпью. Я этого боюсь. Иногда мне снится, что я напилась и все испортила.

С этими подругами мы пошли потом в ночной клуб танцевать. И в этот раз я чувствовала себя совсем по-другому. Мысль, что пара коктейлей меня бы расслабила для пущих танцев, признаюсь, проскользнула, но мне скорее стало интересно, смогу ли я расслабиться и так же разнузданно и весело отплясывать трезвой. И если нет, то что меня сдерживает?

Чем дальше я иду по трезвому пути, тем меньше мне хочется забыться. Я начинаю больше заботиться о теле и мыслях и не довожу себя до состояния, когда хочется рухнуть и что-то забыть. Наоборот, я прихожу домой, надеваю пижаму и чищу зубы. Я с удовольствием вспоминаю все, что произошло за день.

Когда-то я не могла лечь спать спокойно. Меня съедала тревога, мне было страшно, мне казалось, что я не существую, и алкоголь или сериал помогали мне забыться, помогали достичь состояния, когда глаза слипаются сами и не надо думать над вопросами, на которые боишься сам себе ответить, перед тем как уснуть. 

Карина

И пьяная и трезвая, я не люблю пьяных.

Но не люблю я их по-разному.

Когда мне звонит папа, я чувствую, что он выпил, даже если это был лишь глоток вина. И мне тут же становится плохо внутри, хочется положить трубку, попрощаться с ним и не видеть, пока он опять не станет прежним. Мое неприятие пьяного отца (а не принимаю пьяными я не всех, например, друзей и подружек очень даже принимаю) похоже на отношение к самой себе, когда я выпью. Я не принимаю себя пьяной, я отрицаю себя, это как бы не я. Я не такая, я совершенство, и таким же должен быть папа.

Но это неправда, так не бывает.

Пьяные мужчины делятся для меня на две категории.

Если мужчина просто пьяненький, то мне его жалко. Тут нет желания убежать, дискомфорта, это скорее чувство материнское, вроде «ну что же ты так наклюкался, бедненький». Нечто похожее было иногда с мамой: когда она была пьяной и неагрессивной, я хотела и вела себя сама как мать, я крала ее роль, я укладывала ее в кровать и уговаривала поспать. Прямо как непослушного ребенка, который просит еще мультиков. Другая задача – погасить конфликт с папой еще до его начала. Отец почему-то желал выяснять отношения и высказывать недовольство именно тогда, когда мать была под мухой. И вот когда он это начинал, мама зверела, и тут уже пахло жареным.

Обычно он обвинял ее в том, что она его не ценит. Он же столько делает для семьи и заботится о нас с братом, а она хреновая мать. Мама в ответ унижала его и говорила, что он должен целовать мизинцы на ее ногах за то, что она вообще позволяет ему жить рядом с таким талантом, что ему не мешает ее никчемность в качестве матери с удовольствием тратить деньги от продажи картин, что она всех нас содержит, а папа не может заработать даже на мышиный хвостик. И если он думает, что она не знает, как он мстит ей с лахудрами из подъезда, то он сильно ошибается. Иногда, когда я уходила в школу, вместо завтрака на кухне находила на полу родителей, они блаженно улыбались, папа называл маму «своей мусечкой» и правда целовал мизинцы на ногах. Не знаю, что было противнее: когда они дрались или когда вот так обнимались. Но была в этом и какая-то капля гордости за их страстную любовь. Как бы глупо это ни звучало, я гордилась тем, что моим родителям друг на друга не плевать, что папа страстно любит маму и что мы никогда не погрязнем в буржуазном иле повседневности.

Я понимаю сразу, когда пьяный мужчина настроен агрессивно, пусть внешне он ведет себя адекватно, адекватнее пьяненького товарища, пускающего слюну. Есть особый вид пьяниц, которых я чувствую кожей, по запаху, одним взглядом, я вижу это звериное рождение, до того как оно прорвется, это навык из детства, которому меня обучила мама.

Взять, например, бывшего мужа моей приятельницы, от которого та ушла, в том числе из-за домашнего насилия, в большей степени психологического, но все же с эпизодами рукоприкладства. Изначально мы не были так уж близки, но однажды я нечаянно застала ее в слезах у подъезда, и Милана выложила все то, что я так боялась услышать. Как ни странно, она не стала стыдиться слез и безосновательной откровенности, не стала сторониться меня. Мы даже начали видеться чаще, чем на прогулках с детьми у площадки. Когда в гостях я заставала дома ее пьяного мужа, прикатившегося с работы, то атмосфера жуткого животного страха шлепалась мне под дых, хотя пока не происходило ничего непристойного. Никаких драк и криков, но я понимала каждой мурашкой, что эти дети знают те же чувства, что знала я когда-то. А ведь этот страх совершенно особенный, со сладким запахом тошноты, с металлическим привкусом крови, с желанием согнуться, с горящим котлом в центре живота. В сущности, страх ребенка, в семье которого кто-то пьет, будто имеет невидимые вибрации, тянущиеся шлейфом вслед за событиями. И когда такие дети встречаются, пусть кто-то из них уже давно не ребенок, они странным образом друг друга узнают.