Топот был уже совсем близко, на миг Алексу даже померещилось, что он слышит угрожающее, пыхтящее дыхание толпы. Какое счастье, что Марты с детьми нет в Москве! В Ростове все было спокойно, по мнению жены, потому что там жило много немцев, а по мнению Алекса из-за того, что это был беззлобный южный город. Но здесь… Что с ним было в октябре, когда он увидел, как размахивающая иконами и орущая «Боже, царя храни!» толпа атакует магазин Ферейна! Поспешно закрыв контору, он помчался в школу за Германом и Софией, Августа Септембера же отправил домой защищать Марту — будто Август может кого-то защитить. И словно вообще можно защититься, когда на тебя надвигается многотысячная толпа полусумасшедших с остекленевшими взглядами — с каждым из них в отдельности Алекс нашел бы общий язык, но вместе они были неуправляемы.
На минуту за окнами словно стемнело — впечатление, что мимо проезжает поезд и даже более того, ведь у поезда между вагонами небольшие пустоты, сквозь которые на несколько секунд проникает свет, а тут был полный мрак, как во время сильной грозы, — сколь долго это продлилось, Алекс сказать не мог, но вдруг все закончилось, опять в окна заглядывало июньское солнце, и только медленно удалявшийся топот напоминал, что здесь прошла толпа и что эта толпа куда-то направляется, где-то должна быть конечная точка, где она остановится, расхватает вывороченные из мостовой булыжники и начнет вопить:
— Долой немцев! Спасай Россию!
Алекс вытер пот со лба: имя Конрада он из предосторожности снял с вывески уже прошлым летом, сразу, как из Петербурга дошли слухи, что разгромили немецкое посольство и скинули с крыши украшавших его бронзовых коней, — но его фамилия тоже была не очень-то русская. «Поступи, как я, добавь русское окончание — будешь Буриданов», — лишь наполовину в шутку посоветовал ему Арутюнов, чья настоящая фамилия, как Алекс только теперь узнал, была Арутюнян, — но этому совету он все-таки следовать не стал, хотя примеров хватало, даже генерал-губернатор Рейнбот за одну ночь стал Резвым. «Зачем? — пошутил он в ответ. — Буридан же фамилия французская, а французы — наши союзники», — потом задумался и на всякий случай действительно украсил витрину французскими флагами, во время одной манифестации около его магазина кто-то даже крикнул: «Да здравствует Франция!» — что сопровождалось громкогласным «ура!» — но теперь была уже не осень и даже не зима, а новое лето, восторги от войны заметно уменьшились, и в союзниках после неудач в Галиции были сильно разочарованы.
Постепенно улица приняла нормальный вид, прохожие, прижавшиеся к стенам, продолжили путь, кто мрачно, кто улыбаясь, торговец нотами напротив открыл дверь, и Алекс последовал его примеру, хотя особенного потока клиентов ожидать не приходилось, торговля семенами еще более сезонное действие, чем само сельское хозяйство. Да, вывеска вывеской, но с Конрадом отношения действительно прервались — как переправить большие машины через линию фронта, это же не папиросы или водка, в карман не спрячешь. То есть нашлись и такие деловые люди, в первую очередь среди евреев, для которых преград не существовало, если бы московские власти вздумали купить Бранденбургские ворота, то привезли бы и их, или через Скандинавию, или через Персию, или Китай, но привезли бы — но Алекс не был евреем, хотя иногда его за такового принимали, однажды в «Славянском базаре» он слышал, как официант сказал о нем коллеге: «Поспеши, белый еврей требует счет!» Вот они и обменялись с Конрадом прощальными письмами, окольным путем, через общего партнера в Финляндии, пожелали друг другу пережить «трудное время» и подтвердили, что, как только императорам-безумцам надоест воевать, продолжат сотрудничество, — но это было уже все и, после того как была продана последняя сеялка со склада, новые взять стало неоткуда. Вот когда Алекс порадовался, что даже в лучшие дни не совсем забросил свои семена — это было то, торговля чем никогда не исчезнет, разве только вместе с родом человеческим.
Статья, незавершенная, лежала на столе, и Алекс снова сел в кресло и попытался сосредоточиться. «Литературная» работа его никогда не привлекала — но не писать статьи тоже было нельзя, этого требовали интересы дела, следовало давать о себе знать всеми возможными способами. Раньше ему помогала Марта, но теперь, будь даже она здесь, толк из этого вышел бы вряд ли, отношения у них разладились, и он уже почти год вынужден был справляться со сложностями русского языка сам, ища правильные значения в словаре. Толстые тома Даля лежали высокой стопкой на его столе, и было трудно поверить, что в одном языке может быть столько слов и что все эти слова записаны и даже напечатаны — можно ли надеяться, что когда-то так будет и с эстонским языком? Пока что его изучали только бароны и пасторы — изучали как естествоиспытатели, холодно, без любви.
Немного подумав, он взял обсидиановую ручку и погрузил перо в чернильницу — многие писали уже вечным, но ему жаль было отказываться от гарнитура, который ему как-то подарил Арутюнов, это было настоящее произведение искусства. Арутюнов рассказывал, что в Эриванской губернии полно этого черного полудрагоценного камня, когда едешь на почтовых из одного города в другой, видишь его огромные глыбы, которые лежат по обе стороны дороги, обсидиановые ожерелье и серьги старый друг подарил и Марте, на день рождения.
