Буриданы - [27]

Он не хотел говорить Конраду про Татьяну — одно дело мимолетом расслабиться, и совсем другое — иметь постоянную любовницу. Об этом Конрад может потом, в Берлине, доложить Сильвии:

— А ты знаешь, что наш лифляндский родственник изменяет своей благоверной?

Конрад бросил на него внимательный взгляд, но не сказал ничего. Они вместе прогулялись до Лубянки, где царила невообразимая вонь; лошади, погрузившие морды в мешки с овсом, махали хвостами, под их ногами галдели голодные голуби и чирикали воробьи. Здесь они обменялись на прощание рукопожатием, Конрад попросил передать привет Марте, а Алекс — Сильвии и вообще всем Беккерам. Он надеялся, что родственник пойдет сразу в сторону гостиницы, но тот не спешил, стоял и смотрел сентиментально, как Алекс садится в коляску. Поэтому ему пришлось разыграть еще целый спектакль, сказать извозчику громко: «На Долгоруковскую!» — и помахать Конраду, и, только потеряв того из виду, шлепнуть кучера по спине:

— Я передумал. На Триумфальную, к дому Ханжонкова. Дальше я покажу.

— И какие же машины тебе присылает из Германии партнер? — спросила Татьяна, когда Алекс через пару часов завязывал перед трюмо галстук.

— Да всякие. Все, что может пригодиться в деревне. Почему это тебя интересует?

— Нет ли у него такой машины, которая сделала бы из одного Алекса двух? Так, чтобы один поехал на море к жене и детям, а другой остался в Москве?

Комплимент понравился Алексу, как нравилась ему и сама Татьяна. Их связь не походила на типичные отношения между богатым семьянином и молоденькой любовницей, включающие обычно деловой компонент. Татьяна упрямо отказывалась от финансовой помощи, не позволяла даже снять для себя квартиру получше, чем та крошечная мансарда, где они сейчас находились, и делать подарки. «Я не содержанка, а самостоятельная молодая женщина, вполне способная заработать себе на жизнь, я не желаю продавать свое тело», — провозгласила она, когда Алекс в очередной раз пытался вынуть бумажник. У нее была только одна слабость — она любила сладкое. Пирожные и шоколад, которые Алекс приносил ей в качестве гостинцев, она ела с аппетитом, но всегда добавляла: «Алекс, пожалуйста, больше не носи лакомств, а то я растолстею!» Склонность к полноте действительно просматривалась в ней уже сейчас, но Алексу это даже нравилось, Марта как была худая, так и осталась, должно же, в конце концов, быть какое-то различие между женщинами, иначе зачем вообще иметь любовницу?

— Я думаю, такую машину изобретать не стоит, а то в мире станет слишком много людей, — сказал Алекс наконец. — Кто их кормить будет?

Татьяна засмеялась, она хохотала долго и громко, то ли не могла, то ли не хотела взять себя в руки, хохотала до слез и вытирала их, постанывая, простыней.

— Я пыталась представить, как это будет выглядеть. Возникнет страшная путаница, у каждого окажется множество двойников, и поди пойми, с которым из них ты столкнулась.

Она села в постели, каштановые волосы струились по полным голым плечам и таким же полным грудям.

— И что самое ужасное, — продолжила она, — ты можешь встретить саму себя. Гуляешь по Тверской, а навстречу идешь ты сама.

«Только с более развратной улыбкой на лице», — добавил Алекс про себя.

— Из Крыма прислать что-нибудь? — спросил он, натянув пиджак.

— Одного Алекса, пожалуйста!

Закутавшись в простыню, Татьяна вылезла из постели и прильнула к нему.

— Ох, как я не хочу тебя отпускать! Я схожу с ума в этом страшном городе, среди всех этих продавцов папирос и семечек, чистильщиков обуви, приказчиков и извозчиков!

Губы Татьяны были такими же сочными, как и ее тело, — у Марты они были тонкие и сухие.

— Сиди дома и читай! — сказал Алекс, нежно, но уверенно высвободившись.

Смеркалось, особенно не спеша, Алекс прогулялся по Садовому кольцу до Долгоруковской. Дом он увидел уже издалека, настолько тот был больше и выше всех окружающих зданий. Почти шесть лет прошло после покупки квартиры, но Алекс все еще не свыкся полностью с мыслью, что он, третий сын простой хуторянки, живет в большом городе и не прозябает в какой-нибудь деревянной конуре, а имеет просторное, снабженное всеми удобствами современной цивилизации жилье в недавно построенном кооперативном доме, в одном подъезде с адвокатами и профессорами, врачами и актерами. Приобрести такую дорогую квартиру было рискованным шагом, тогда ведь было совсем непонятно, как пойдут дела в Москве, — но у квартиры оказался один огромный плюс, который он не мог не учитывать — центральное отопление. Марта, после смерти Рудольфа истерически боявшаяся открытого огня, могла тут чувствовать себя спокойно: в закрепленные под окнами радиаторы текла по трубам из расположенной в подвале дома котельной горячая вода, на кухне стояла высокая газовая плита, до ее конфорок Лидия никак не могла бы дотянуться, и даже керосиновая лампа не представляла опасности, поскольку той просто не было — дом освещался электричеством.

Не встретив никого ни во дворе, ни на лестнице — лето, все уехали или на море, или на воды, или на дачу, он вошел в прихожую. Было тихо и тут, Дуню он пару дней назад отправил в деревню, на помощь родителям, косить сено и убирать урожай, Конрад же предпочитал останавливаться в гостинице, хотел, наверно, избежать необходимости потом, когда Алекс приедет в Берлин, предоставлять ночлег уже ему — немцы любили приватность. Так или иначе, но квартира была пуста, и Алекс прошелся по комнатам, проводя последнюю «инвентаризацию»: не надо ли взять с собой что-то еще — основную часть поклажи он собрал уже вчера и отвез на вокзал утром. В комнате мальчиков, глядя на пустую кровать Германа, он почувствовал, что им снова овладевает страх. Как коварна все-таки жизнь, захочет, даст себя вкусить, не захочет, перечеркнет все уже в детстве. «Нога болит», — похныкивал Герман, вначале Алекс не обращал на его жалобы особого внимания — подумаешь, нога, это тебе не сердце или желудок, поболит и пройдет; но не прошло, и мгновение, когда врач поставил диагноз, было ужасным — словно вынесли приговор. Одного сына он уже потерял, неужели умрет и второй? Кстати, будь он победнее, непонятно, чем бы все кончилось, разве мало он видел на родине, как молодые и на вид совершенно здоровые люди угасают за несколько месяцев — но теперь сосед Сперанский рассказал Марте про профессора Боброва и его санаторий, они отправили мальчика туда, и, тьфу-тьфу, лечение как будто помогло, в последнем письме Марта написала, что осенью Герману, возможно, удастся вернуться в Москву и даже пойти в школу.