Буревестники - [72]

— Проклятье убийцам!

— Вечная слава борцам за свободу!

Испуганный армейский священник, силой приведённый матросами, судорожно взмахивая кадилом, торопливой скороговоркой бормотал что-то об «убиенных рабах божиих». Ещё несколько минут являли миру свои восковые лики покойники, перед тем как навсегда скрыться под крышками гробов. И наступил тот самый страшный момент русских похорон, когда воют бабы. Это можно назвать плачем, причитанием, но всё-таки это вой – жуткий, многоголосый, то низкий, стелющийся по земле, то взмывающий до небес, в нём всё: боль, тоска, жалость; иногда рыдания напоминают смех, и от этого становится особенно жутко. Бабий вой так же страшен, как молчаливые мужские слезы…

И всё это было.

Гробы один за другим исчезали в яме. Стук мёрзлых комьев земли о крышки, рыдания, Шопен, орудийный салют Тигровой батареи – таким был реквием первым жертвам первой русской революции во Владивостоке. Сколько их ещё будет…

Из обращения коменданта крепости генерала Артамонова к населению города.

«Граждане Владивостока! Вчера схоронен последний из наших братьев, павших в происшедшей печальной междоусобице. Отслужена лития по всем павшим, ибо мёртвые сраму не имут и нашли уже своего небесного судию. Я сам приказал снять с братский могилы ленту, напоминавшую тяжёлое для Владивостока время…»

2

Если слободки, разбросанные по склонам сопок, были «чердаком» Владивостока, то его «подвалом» была Миллионка. Она располагалась у подножия многоярусного города, на берегу Амурского залива, рядом с шумным разноязыким Семёновским базаром и представляла собой огороженный сплошной линией домов квартал, похожий на крепость. Попасть внутрь можно было через полукруглые ворота, там и сям пробитые в мрачных домах-стенах из потемневшего кирпича. Интерьер Миллионки – это поистине архитектурный хаос, сравнимый разве только с лабиринтом Минотавра: петлистые переулки, заканчивающиеся то проходным двором, то глухим тупиком; двери, ведущие в никуда, и двери, отсутствующие там, где они должны быть; металлические галереи, ожерельями навешанные на этажи… Но хаотичность эта кажущаяся, все здесь построено обдуманно, с определённой целью: чтобы обитатели имели возможность быстро и легко смыться. Для этого и были сооружены многочисленные проходные дворы, потайные лазы, подозрительные колодцы без воды, галереи, на которые выходили окна и двери квартир и которые, кроме того, сообщались между собой наружными лестницами, так что можно было удрать в любой момент и в любом направлении.

Миллионка была для Владивостока тем же, чем была Хитровка для Москвы и Молдаванка для Одессы. В эту клоаку стекались все подонки большого портового города. В крохотных комнатушках в подвальчиках процветал порок всех мастей: здесь барыги покупали у воров награбленное, а моряки дешёвую любовь азиатских девушек, здесь пили ханшин и сакэ, курили опий и гашиш, кололи морфий и татуировки, резались в карты и ножами… Редкая ночь проходила без убийства, но трупы редко обнаруживались: здесь умели прятать концы. Люди бесследно исчезали в чреве этого жуткого Молоха.

…Петров в матросском бушлате и сапогах, укутанный башлыком до глаз, быстро шагал по базару, раздражённо отмахиваясь от назойливых, как осенние мухи, мелких торговцев. Он пересёк Корейскую и исчез в одной из подворотен, через которые Миллионка всасывала свои жертвы. Поручик был здесь не первый раз, поэтому уверенно направился вглубь двора, затем по лесенке поднялся на галерею, опоясывающую второй этаж, безошибочно нашёл нужную ему дверь, отворил её без стука и вошёл.

Хотя он был подготовлен к предстоящему зрелищу, всё же не смог удержаться от брезгливой гримасы: в лицо ударила волна удушливого, сладковато-приторного запаха. Густой коричневый дым слоями стоял в небольшой комнате, погруженной в полумрак. На полу, на грязных циновках лежали и сидели застывшие в самых причудливых позах люди. Одетые в рвань, грязные и заросшие, они были пугающе неподвижны, их можно было принять за спящих или мёртвых. Но в полутьме горели рубиновые огоньки трубок, которые держали в зубах эти несчастные, да отовсюду слышались всхлипы, стоны, неясное бормотанье. Проходя мимо, Петров видел раскрытые безумные глаза опиекурилыциков, но знал, что они не замечают его, как не замечают вообще ничего вокруг.

Что же они видели? Вот этот, например, судя по драной, истлевшей тельняшке и деревянной ноге, бывший моряк. Он видел аквамариновые тропические моря, жёлтые острова с зелёными пальмами, качался вместе с дрейфующей китобойной шхуной на длинной океанской волне и с наслаждением вдыхал солёный ветер… А этот, имеющий от прежней жизни только треснувшее пенсне, шепчущий детские имена? Он потерял работу, семью и надежду всё это вновь обрести. Он зашёл сюда однажды в самый трудный момент своей жизни и остался здесь навсегда, и теперь, только одурманив себя, возвращается в тот мир, из которого его выгнала нужда. Теперь смысл его существования, как и других, ему подобных, состоял в добывании денег, на которые покупается призрачное счастье, заключённое в щепотке опиума и трубке чёрного дерева с медными кольцами – старик Цой в долг не верит.