Буревестники - [43]

Григорий, который был чуть постарше своего брата, тоже иногда прибегал на кухню, но только затем, чтобы полакомиться горячими пирожками, которые, конечно же, гораздо вкуснее, когда их ешь не за столом. К «людям» он относился без высокомерия, но и без особого интереса – как относятся к предметам первой необходимости. Разница между братьями состояла в том, что младшего интересовала работа как таковая, самый её процесс, а старшего – только её результаты, особенно в тех случаях, когда они предназначались лично ему.

И ещё один день никогда не забудет Пётр. Это произошло уже после переезда Воложаниных во Владивосток. Однажды в их дом пришла, разумеется с чёрного хода, молодая кореянка с ребёнком за спиной. Малыш сосал хлебную корочку и бессмысленно таращил глаза-вишенки. Кореянка пришла узнать насчёт работы и терпеливо стояла в кухне, ожидая «мадаму».

Пете было нечего делать, он слонялся по комнате, размышляя, чем бы заняться, и вдруг вспомнил. Осторожно прокрался к пузатому дубовому буфету, потихоньку открыл нижние дверцы. Там, в самом низу, стояло две или три дюжины банок сгущённого молока. Софья Максимилиановна с её страстью к накопительству во всех видах любила делать разнообразные, нередко бессмысленные, запасы. Петя с Гришей, набредя случайно на этот клад и по достоинству оценив его, стали время от времени делать сюда набеги. Они брали по банке, прокалывали перочинным ножом две дырочки и, жмурясь от удовольствия, высасывали густую, щекочущую горло сладость. Это же Петя намеревался проделать и на этот раз. Он быстро продырявил банку, запрокинул её надо ртом, одновременно кося в сторону вороватым глазом. И тут они встретились взглядами с кореянкой. Дверь в кухню была открыта, в её глубине стояла женщина и смотрела. О, как она смотрела! В этом взгляде было всё: мольба, презрение, тоска, ненависть – целая гамма чувств звучала в молчаливом крике её черных глаз. Так, наверное, маленький зверёк смотрит из зарослей на поляну, где громадный и сильный хищник пожирает свою или чужую жертву.

Петина рука дрогнула, и белая вязкая нить упала на рубашку. Он стоял как загипнотизированный, подсознательно догадываясь, что крадёт молоко не у матери, а у этой вот бедной женщины, у её ребенка. Он вдруг увидел её убогую одежду, худые коричневые руки, висящие плетьми в ожидании работы; увидел корку во рту ребёнка… И почувствовал, как горячо запылало лицо, словно кто надавал пощёчин.

Он очнулся, сел на корточки перед буфетом, нахватал в беремя сколько мог банок и чуть ли не бегом бросился к кореянке, смотревшей теперь уже испуганно. Он совал ей в руки банки, что-то жалко бормотал и показывал ей на дверь чёрного хода. Нет, он боялся не матери, он боялся её глаз, её благодарностей, которые она залепетала на своём языке.

Да, такое не забывается… И не просто не забывается, а в ответственный момент жизни вдруг ярко вспыхивает и озаряет дальнейший путь…

В семье Воложаниных давно уже было решено, что Григорий станет дипломатом или юристом, а Пётр пойдет по стопам отца, офицера. Но позже Софья Максимилиановна разочаровалась в военной профессии и младшего сына отдала не в кадетский корпус, а в гимназию. В седьмом классе, когда учиться оставалось меньше месяца, Пётр бросил гимназию.

Дело тут было, конечно, не в постоянных неудах по закону божьему и конфликтах с отцом Павлом, доходивших до директора, причины были серьёзнее. Пристально наблюдая жизнь просто людей и людей их с матерью круга, он постепенно пришёл к выводу, что отношения, существующие между двумя этими социальными категориями, нуждаются в коренном изменении. Он понял также и то, что возмущаться этим он не имеет морального права до тех пор, пока ест чужой хлеб. Он стеснялся своей матери-торговки, отличающейся от базарной лишь больший торговым оборотом, и своего отца, погибшего на позорной войне смертью совсем не геройской (они с братом узнали это, копаясь в наградах и бумагах отца, из официального извещения, но перед матерью притворялись, что не знают).

Пётр бросил гимназию и пошёл работать. Это никого особенно не удивило. Все знали, что старший брат, который имел разнообразные способности и эффектную внешность, обязательно сделает карьеру, а младший навсегда останется неудачником. Когда Пётр совершенно спокойно заявил, что в гимназию больше не пойдёт, Софья Максимилиановна, естественно, закатила истерику, но неожиданно быстро успокоилась и объявила, что раз уж так случилось, Пётр начнёт приказчиком, а со временем станет её помощником в коммерческих делах. Он, однако, решил по-своему и нанялся учеником токаря в мастерские военного порта.

Обязанности подмастерья были несложными, но многочисленными. Пётр возил тяжёлые тачки с рыжими от ржавчины поковками, а также со сверкающими готовыми деталями и с отходами – синими, завитыми в гирлянды стружками; чистил и смазывал станки, подметал пол, оббивал ржавчину, красил, получал у кладовщика Родэ инструменты и резцы, бегал за водкой для мастера… Пётр, как известно, не чурался работы и не был слабым, но в эти первые дни он уставал несказанно. Кое-как добирался домой, кое-как умывался, валился на кровать и лежал пластом до утра, до гудка. Он не отвечал на упрёки матери и насмешки брата, лежал молча, упрямо сжав губы и глядя сухим воспалённым взором в потолок. А когда оставался один, сильно дул на ладони, обожжённые свежераздавленными мозолями. А вместе с пульсом, бившимся в разных частях тела, билась одна мысль: «Выдержать! Выдержать!..»