Буревестники - [42]

Широченная толстая чугунная станина действительно не проходила в двери.

— Вот чёрт! — ругнулся Шмаков.— Как же быть?

— Ничего,— успокоили его. — Мы её счас кувалдой тюкнем – враз расколется.

Тюкать, однако, пришлось долго: станина не поддавалась. Пришёл мастер. Увидев, что рабочие неподвижно и озадаченно стоят вокруг останков станка, он визгливо закричал:

— Я думал, они уже новый внесли, а они ещё с нетопырем вошкаются! Ну в чём дело?

— Не проходит проклятая в двери, — объяснил Шмаков, отирая картузом пот со лба.— А разбить нет никакой возможности…

— Тоже мне, силачи! — презрительно скривил губы мастер и сгоряча схватил кувалду. Опустил её два раза на плиту, потом выпрямился и, делая вид, что не замечает насмешливых взглядов, пробормотал:

— Десительно, тово…

пришёл инженер, полный и потный господин с запущенной русой бородой. Белую фуражку с молоточками он держал в руке и обмахивался ею. Досадливо морщась, он выслушал доклад мастера, задумался ненадолго и вдруг сказал:

— Вот что, братцы. Кто расколет станину, тому приз – целковый!

Предложение вызвало интерес. Возле нетопыря собрались все портовые силачи. Первым поплевал на свои огромные ладони и взялся за кувалду грузчик Иван Борщ, здоровенный мужик лет тридцати. Молодецки ухая, он обрушил на станину град мощных ударов. Поединок длился долго, но безуспешно: плита оказалась упрямее. Борщ выматерился и сердито швырнул кувалду на пол. Она упала плашмя, но тут же, как ванька-встанька, поднялась длинной ручкой вверх, словно приглашая очередного охотника.

Желающих – не столько заработать рубль, сколько попробовать свою силу – было много, но каждый после нескольких ударов отходил в сторону, виновато пряча глаза и оправдываясь. Мастер после каждой неудавшейся попытки раздражённо плевал.

Вскоре в мастерской остались только двое, кто ещё не попробовал одолеть станину – подмастерья Васятка Максименко и новичок Пётр Воложанин. Оба не решались подойти к нетопырю после неудач взрослых рабочих, большинство которых были сильными людьми.

— Эй, купецкий сын, спытай судьбу! — посмеиваясь, позвал Петра кладовщик Родэ, сухопарый, длиннолицый, с козлиной бородкой и лошадиными зубами. — Спытай – авось повезет! Тогда мне за комиссию – пиво.

Юноша метнул в него сердитый взгляд, неожиданно для самого себя схватил кувалду за тёмную, гладкую, словно отполированную, ручку и, стиснув зубы, ударил в центр плиты, в белёсое пятно – след многочисленных попыток.

Станина раскололась, исторгнув из толпы единое: «Ах!» Какое-то мгновение все, не исключая Петра, молча и изумлённо смотрели на куски чугуна, словно не веря в то, что произошло на их глазах. Потом восторженно загомонили:

— Ай да юнец! Всем нос утёр!

— Мал золотник, да дорог!

— Нет, ты поглянь: с одного удара хрясь – и готово!

И всяк норовил протиснуться к Петру сквозь кольцо обступивших его рабочих и похлопать его по плечу, а он стоял, невысокий, коренастый, покрасневший не то от напряжения, не то от смущения, и отрицательно мотал головой, пытаясь что-то сказать. Инженер с улыбкой протянул ему серебряный рубль.

— Бери, Микула Селянинович, заработал!

— Да не я это… — заговорил наконец Пётр.

— Как это не ты?!

— Понимаете, ей одного удара не хватало… И любой на моем месте… смог бы…

По Васяткиным глазам было видно, что он бы не прочь оказаться на месте Петра. Он восторженно смотрел на Воложанина. Ай да новичок! А сказывали, из купцов…

— Все равно бери.

— Нет, не возьму! — твёрдо сказал Пётр.

— Ну как знаешь, чудак! — инженер опустил монету, как в копилку, в прорезь своего жилетного кармана.

— Тю, малахольный! — удивился Иван Борщ.

— Зачем ему целковый, — задребезжал дробным смешком Родэ. — Зачем – когда его матерь тыщами ворочает…

Воложанин, все ещё державший кувалду в руках, шагнул к нему, кладовщик испуганно попятился и исчез за спинами рабочих. Токарь Назаренко положил руку на плечо Петра и сказал ласково:

— Не обращай внимания, сынок, на этого слизняка. Пойдём со мной… Эй, мастер, я беру этого парня себе, ладно?

— Валяй! — равнодушно махнул рукой мастер и заторопил рабочих: — Давай, робяты, выноси нетопыря, а то до вечера не управимся.

Это произошло полгода назад, летом, в первые дни работы Петра Воложанина в мастерских военного порта. Тяжёлыми были эти дни…

Невысокий, но крепенький, как ядрышко, Петя, был не последним в гимнастическом зале и в мальчишеских драках, не чурался физической работы, которая, впрочем, носила для него эпизодический характер, так как с детства мальчик был окружен прислугой – сильными, плохо одетыми людьми, которые приходили в их дом с чёрного хода и споро делали всю чёрную работу. Общение с этими людьми, казавшимися мальчику пришёльцами из другого мира, категорически запрещалось.

Жажда здорового физического труда, соединяющая в себе тоску по налитым силой мышцам, и радость созидания особенно томительна в детстве. Вот почему Петя тайком от родителей пробирался на кухню, где работали истопник, кухарка, прачка – «люди», как называла их мать («Людей покорми!» «Заплатили людям?»), – и пытался им помогать, но, скорее, мешал. Кончалось это тем, что кто-нибудь из «людей» говорил ему грубовато-ласково: «Шли бы вы, барчук, отседа. Не то и вам попадёт, и нам…»