Буревестники - [139]

Степан, оставшись один, заряжал носовое орудие. Вот уже клацнул затвор, закрыв казённик. Сейчас он долбанет по этим гадам, они дорого заплатят за его жизнь! Он прильнул к прорези в щитке пушки, завертел рукояткой, опуская ствол… Но в это время чьи-то сильные руки оторвали матроса от орудия. Трое кондукторов навалились на Починкина, заламывая ему руки, связывая фалом со всё ещё болтающимися на нём флагами расцвечивания – морским приветом августейшей фамилии. Пёстрый бесформенный куль, лежавший на палубе, сверхсрочники долго и остервенело били ногами.

Спустя минуту «Тревожный» безвольно ткнулся носом в причал угольной площадки.

Ещё быстрее закончилось восстание на «Сердитом». Там даже не успели развести пары. Корабль атаковал офицерский взвод во главе с лейтенантом Шишко, командиром миноносца № 205. Безоружные матросы разбежались. Красный флаг, продержавшийся на фор-стеньге четверть часа, был бесславно спущен. К орудиям и пулемётам встали офицеры и кондуктора. Из революционного «Сердитый» превратился в контрреволюционный…

Около часа «Скорый» простоял у стенки, тщетно ожидая подкрепления. Голос Нади, усиленный рупором, звенел над отрядом миноносцев:

— Товарищи! Братья! Присоединяйтесь к нам! Довольно над вами измывались! Постоим за себя! Отомстим за минёров!

Но поражение «Тревожного» и «Сердитого» отрезвило остальные экипажи, никто больше рисковать не хотел. Оставаться «Скорому» у пирса дальше было нельзя: к порту подтягивались воинские команды, по Шефнеровской с конским топотом и свистом летела сотня прапорщика Цирпицкого.

Надя отшвырнула загремевший рупор и злобно сказала:

— К чёрту этих трусов! Пойдем к Гнилому Углу поднимать 12-й полк… Командуй, Яков!

«Скорый» отошёл от стенки. Матросы, облепившие борта кораблей, мимо которых проходил мятежный миноносец, уже не кричали «ура», а молча смотрели на него; некоторые махали бескозырками, но это было не ликование, а скорее сочувствие, реквием «безумству храбрых». Гордый в своем одиночестве, «Скорый» напоминал в эти минуты «Варяг», вот так же проходивший сквозь строй чужестранных кораблей к выходу из Чемульпо на бой с японской эскадрой.

Может, именно поэтому Пайков, участник войны, сказал Рублёву, стоявшему у штурвала:

— Ну, Ваня, последний парад наступает!

— Помирать – так с музыкой! — в тон ему отозвался Иван, обнажив в улыбке крепкие литые зубы. Улыбка была не показная, бодряческая – так улыбается человек, уверенный в своей правоте и силе, не боящийся ни бога, ни чёрта. Таким он и был, русский матрос Иван Рублёв.

— Не торопись, Ваня, в «могилевскую губернию», — усмехнулся Яков. — Сначала мы туда начальство спровадим! — и тут же заорал: — Ну куда, куда крутишь? Повылазило? Лево руля!

— Есть лево руля!

«Скорый», дойдя до Гнилого Угла, застопорил машины, и Надя вновь схватила валявшийся на мостике жестяной рупор.

— Солдаты! Присоединяйтесь к нам! Да здравствует вооруженное восстание!..

12-й Восточно-Сибирский полк, на который у эсеров были большие надежды, присоединился… к оставшимся верными правительству частям и потому ответил частой ружейной стрельбой, которая велась под прикрытием казарм и сухого дока. Лишь две шампунки отвалили от берега и, часто-часто ощетиниваясь веслами, помчались к миноносцу. Косой свинцовый ливень обрушился на них. Вода кипела у бортов. В лодке, шедшей второй, кто-то привскочил раненый, взмахнул руками и тяжело рухнул на борт. Опрокинувшаяся лодка, словно крышка гроба, накрыла всех, кто в ней был.

— Ах ты ж, в три господа бога, в креста, в душу……! — грянул Пайков, но тут же, не доведя до конца десятиэтажный фронтовой мат, спохватился, что рядом стоит женщина, к тому же из интеллигентных. Но это была не женщина, это был командир!

— Носовое… по изменникам… пли! — крикнула Надя комендорам.

Грянул орудийный выстрел, и над одной из казарм поднялся столб дыма, огня, пыли, обломков. Одновременно заработал пулемёт, и под его прикрытием матросы приняли на свой борт солдат с шампунки.

— Надо уходить, Яков! — устало сказала Надя, повернув к нему бледное лицо, искаженное гримасой боли. — Прорвёмся в открытое море и уйдём за границу…

— Ты ранена, товарищ Надя! — вскричал Пайков, увидев безжизненно висевшую левую руку девушки, которую она поддерживала другой. Кожаный рукав лоснился от крови. — Давай перевяжу!

— Пустяки! — сквозь зубы отвечала она. — Командуй, Яков!

Миноносец сдал назад, потом его острый нос покатился влево, нацеливаясь на выход из бухты.

— Прямо руль! Полный вперёд!

Туман рассеялся, но по-прежнему было пасмурно, серо. Серым было все: невысокое небо, безлесные сопки, обступившие бухту, акватория самой бухты, корабли, разбросанные по ней… Тем ярче на фоне этой всеобщей серости казался красный квадрат флага на мачте «Скорого». Мятежный миноносец узким клинкообразным телом вспарывал Золотой Рог. Три из четырех сорокасемимиллиметровок – носовая, кормовая и правого борта – шарили по испуганному городу, отыскивая особо ненавистную цель.

— По царским палачам – огонь!

Залп – и оба этажа Приамурского военно-окружного суда занялись огнём!

Залп – и словно кто-то сдёрнул крышу морского штаба!