Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959) - [187]

Дионис I и Пенфей: «Кто ты такой, чтобы выставлять напоказ столько добродетели? – У меня нет добродетели. – Разве ты страстно не желал женщин? Да. – Разве ты не брал их? – Да. – Разве ты не жесток? (Бьет его.)»

Пенфей разорван на куски. Дионис II и вакханки празднуют жертвоприношение.

Внезапно появляется Дионис I и заставляет их замолчать.

II – Кто заставит умолкнуть крики безумия?

I – Тот, кому ведомо безумие и кто умеет его подчинить.

Там же. Такой человек, как я, раб, если бы ты только мог понять, что в нем. У меня достаточно гнева, чтобы дать Богу пощечину, и желания… чтобы заставить жену моего лучшего друга… Но мне противны эти псы, бегущие друг за другом, требующие от чужого желания, чтобы оно заменило их собственное. Я, добродетельный! (взрывается от хохота) По правде говоря, я хотел бы быть добродетельным, но кровь моя в огне, а мой ум, со всей его мощью, способен на всё.

В сорок лет смиряешься с отторжением части себя. О, если бы небу было угодно, чтобы вся нерастраченная любовь возродилась снова, и от нее расцвело бы в будущем произведение, на которое у меня сейчас больше нет сил![137]

…Все мужчины и женщины наваливаются на меня, чтобы уничтожить, без устали требуя своей доли, и никогда, никогда не подают мне руки, не приходят на помощь, наконец, никогда не любят меня за то, что я есть, и не хотят, чтобы я оставался собой. Они ценят мою безграничную энергию и считают, что я должен им отдавать ее и обеспечивать их жизнь. Но все свои силы я уже отдал изнурительной страсти творчества, а в остальном я самый нищий и самый нуждающийся из всех существ.

Роман. «У него не было больше сил любить ее. Живой в нем оставалась лишь способность страдать от любви, он испытывал только чувство лишения или отсутствия. Она не могла уже дать ему ничего, кроме страдания. А радость давно умерла».

Там же. «Можно было подумать, что она вся – воплощенная непокорность, и действительно, это существо, увенчанное пламенем, пылало, как мятеж. Но в еще большей мере она была воплощением всеприятия. “Я согласилась бы с тем, чтобы умереть сегодня (в тридцать лет), ибо я уже испытала много радостей. И если мне пришлось родиться снова, то я хотела бы прожить такую же жизнь, несмотря на все ее величайшие горести”».

Я не верю тем, кто говорит, что от отчаяния они бросаются в сладострастие. Настоящее отчаяние всегда вызывает лишь боль или апатию.

Ну вот, и вы такая же шлюха, как все остальные!

Кто ничего не дает, ничего и не имеет. Самое большое несчастье не в том, что тебя не любят, а в том, что не любишь сам.

Я разрываюсь между бытием, тотально отвергающим смерть, и бытием, принимающим ее тотально.

Слишком много белых телец, недостаточно красных, а еще они пожирают друг друга: Франция в состоянии лейкемии. Она больше не в состоянии вести войну или произвести революцию. Реформы – да. Но зачем обманывать, обещая ей что-либо. Прежде всего ей надо обновить кровь.

Стиль. Недоверие к готовым формулам. Они подчас словно гром: грохочут, но света не дают.

Бухари – Джельфа – Небольшая пустыня. Нищета – крайняя, без единой капли воды – и она царственна. Черные палатки кочевников. Сухая и жесткая земля, и я на них похож: и у меня ничего нет, и я не могу ничем обладать.

Лагуат[138]. Перед скалистым холмом, покрытым сложенными слоями кремня (это огромное пространство), из глубины горизонта черной волной набегает ночь, а в это время запад краснеет, розовеет, зеленеет.

Неутомимые ночные собаки.

Посреди оазиса стены грязи, над которыми сияют золотые плоды. Тишина и одиночество. Потом выходишь на площадь. Тучи веселых детишек вертятся, словно маленькие дервиши, и смеются во весь рот, сверкая зубами.

Может быть, пора поговорить о пустыне, где я нашел себе прибежище – Из глубины горизонта… И я надеюсь увидеть, как возникают сказочные животные, а может быть, просто найду там не менее сказочную тишину и очарование…

Г-жа В.Р. о Мальро, который собирался в Японию: «Туда едут только для того, чтобы вернуться». Но все мы немного такие.

Наивность интеллектуала 1950 года: он думает, что надо стать тверже, чтобы возвыситься.

Летнее солнцестояние. Новелла, в которой действие будет происходить в самый долгий день в году.

Цветы над высокими стенами вилл в богатом алжирском квартале. Другой мир, из которого я всегда чувствовал себя изгнанным.

Смерть консьержа. Его жена больна, она уже не вставала с большой кровати. В единственной комнате на маленькой раскладушке рядом с ней лежал мертвец, а еще недавно с ним можно было встретиться пару раз в день, заходя за почтой.

«До свидания, – говорила она, – мой дорогой, мой дружочек. Какой он большой! Это потому, что он действительно был большой…» Гроб выносили наскоро и в вертикальном положении. В траурной процессии шли только соседи. «Надо же, только три дня назад я пил с ним лимонад с мятой». – «Только я собрался заменить его двигатель на газовый».

На кладбище нас было четверо. Могильщик дал каждому по гвоздике, которые мы должны бросить на гроб того, кому теперь уже все безразлично.

Едва переступив порог Бухенвальда, маленький француз просит разрешения поговорить с глазу на глаз со встречавшим его служащим, который тоже был заключенным: «Потому что, видите ли, мой случай исключительный, я невиновен».