Бунтари и бродяги - [26]

Ее слова сильно меня обидели, поэтому я не мог сдержаться и ответил, не поднимая головы: «Он так говорил потому, что не научился читать. Если хочешь знать, он просто завидовал грамотным людям».

«Да чему тут завидовать! Сидишь и забиваешь себе голову всякой ерундой», — медленно и отчетливо произнесла она, так, чтобы я до конца понял смысл каждого слова. Я еле держал себя в руках. Назревал грандиозный скандал.

«Слушай, дорогая, почему бы тебе самой не взять в руки книжку?» Но она бы никогда не сделала этого, потому что ненавидела чтение как отраву.

Она усмехнулась: «Я не такая дура. Да у меня и работы по горло».

Ее слова меня возмутили, но я старался сдерживаться, потому что наделся, что она все же оставит меня в покое и даст закончить главу. Я сказал миролюбиво: «Ладно, только не мешай мне читать. Это интересная книга, и я очень устал».

Но мое оправдание только подлило масла в огонь. «Устал, говоришь?» Она громко рассмеялась: «Бедняжка Тим! Тебе надо подыскать какую-нибудь настоящую работу для разнообразия, а то ты целыми днями только и делаешь, что разгуливаешь по улицам со своей дурацкой почтовой сумкой».

Я не хотел продолжения сцены, но между нами все-таки завязалась перебранка. Во всяком случае, после нескольких моих слов она выхватила у меня книгу из рук: «Ты ублюдок! — заорала она, — мне осточертело, что у тебя в голове только книги, книги, книги, и ничего, кроме этих проклятых книг!» — и швырнула ее в растопленный камин, затолкав как можно дальше кочергой.

Это привело меня в бешенство и я ее ударил, не очень сильно, но все же ударил. Это была отличная книга, мне было жаль ее, и к тому же я подумал о том, что взял ее в библиотеке и теперь мне придется покупать новую. Она убежала из дому и вернулась только на следующий день.

Не могу сказать, что у меня от горя разрывалось сердце, когда она ушла. Мне все это надоело. Единственное, в чем я вижу божье провиденье, так это в том, что у нас не было детей. Несколько раз ей казалось, что она беременна, но все заканчивалось ничем. Это ее огорчало все больше и больше, она впадала в уныние, и тогда мы жили мирно несколько месяцев. Возможно, если бы у нас появился ребенок, мы бы лучше ладили. Кто знает?

Она сбежала с маляром через месяц после случая с книгой. Все прошло очень спокойно. Не было ни криков, ни драки, ни битья посуды. Однажды я вернулся домой и обнаружил записку, которая лежала на камине: «Я ушла от тебя и больше не вернусь». Ни следа от слез, только бланк из страховой книжки с восьмью словами, выведенными карандашом. Бог знает почему, но храню его до сих пор в заднем отделе своего бумажнике. Маляр, с которым она ушла, жил на соседней улице, в собственном доме.

Несколько месяцев он получал пособие по безработице, а потом неожиданно нашел работу в двадцати милях отсюда. Но об этом я узнал позже. Соседи даже осмелились сообщить мне (конечно, после того, как они уехали), что моя жена встречалась с ним около года. Они не сказали никому, где поселятся; возможно, они опасались, что я буду их преследовать. Но у меня и мыслей таких не было. Да и что я мог сделать? Избить его до полусмерти и притащить Кэти домой за волосы? Ну уж нет, не такой я человек.

Даже теперь эта перемена в судьбе продолжает меня волновать. В самом деле, представьте, что вас оставляет женщина, с которой вы прожили в одном доме шесть лет, и неважно, что вы постоянно ссорились, ведь у вас были и светлые моменты в жизни. После ее ухода в доме что-то неуловимо изменилось: стены, потолок, даже все предметы стали как будто другими. И во мне тоже что-то сломалось, хоть я и говорил себе, что все идет по-прежнему и что отсутствие Кэти ничего не изменило. Тем не менее, в первое время дни тянулись необычайно долго, и я старался приучить себя довольствоваться едой из кафе. Но потом наступили нескончаемые летние вечера и я был счастлив почти против собственной воли, слишком счастлив, чтобы терзаться из-за уныния и одиночества. Я чувствовал, что жизнь продолжается и я не увяз в прошлом.

К тому же, я жил в свое удовольствие, — например, заказывал каждый день вкусный обед в столовой. Я варил яйца на завтрак (по субботам я готовил яичницу с беконом) и какую-нибудь сытную холодную закуску на ужин. В конце концов, это была неплохая жизнь. Возможно, временами я чувствовал себя одиноким, но, по крайней мере, никто не нарушал мой покой. Потом я даже позабыл чувство одиночества, которое порой терзало меня сразу после ухода Кэти. Больше я о нем не вспоминал. За целый день мне приходилось встречаться со многими людьми, так что по вечерам и по выходным я не мучился из-за того, что провожу их один. Иногда я пропускал рюмку-другую в клубе, или выпивал полпинты пива в ближайшем пабе.

Такая жизнь продолжалась десять лет. Как я узнал позже, все это время Кэти жила вместе со своим маляром в Лэйчестере. Но потом она вернулась в Ноттингем. Однажды в пятницу вечером, когда был день получки, она зашла повидаться со мной. Возможно, в лучшие времена она обо мне и не вспомнила бы. Я стоял у ворот, во дворе, и курил трубку. День выдался тяжелый, и я был вымотан: то мне приходилось оставлять письма, потому что адресаты уехали, а куда, никто не знает; другие же вставали с постели через десять минут после того, как я позвонил в дверь, чтобы получить заказное письмо. И теперь я чувствовал себя умиротворенно, потому что наконец пришел к себе домой и могу спокойно покурить во дворе этим осенним вечером. Небо было светло-желтого цвета, а над крышами домов и антеннами казалось зеленоватым. Из заводских труб начал валить дым, как обычно по вечерам, и большинство станков уже не работали. Дети бегали друг за дружкой вокруг фонарных столбов и где-то вдалеке слышался лай собак. Я собирался вытряхнуть трубку, пойти в дом и почитать книгу о Бразилии, которую не закончил прошлым вечером.