Бункер "BS-800"/ der Fluch des Reichs. - [91]

Если бы не водка, выпитая мною, то я не выдержал бы его тяжёлого, проникающего внутрь, взгляда.

— Кроме «Машиненгевера»[46], с кучей запчастей, с солидным боекомплектом, и асбестовой варежкой — ничего особенного. Да, ещё пара таких же «свечей». Патроны. Всё…

— Точно ничего?

— Тебе мало? — вопросом на вопрос ответил я, неосознанно поправив ремень своего автомата. Наёмник уловил это движение, характеризующее направление моих мыслей.

— Нет, пулемёт нам сейчас очень кстати; — снизив тон до спокойного, повернув допрос в дружескую беседу, пояснил он. — Если он в таком же состоянии, как эта винтовка, — он постучал пальцем о деревянное ложе «винта», — то считай, бандитов уже нет в живых! А далеко это место от лагеря?

— Два-три километра.

— А чего тебя так долго не было? — вкрадчиво, по-дружески спросил он.

— Пока нашёл, пока всё рассмотрел; — без эмоций ответил я.

— Эй ты, «копчёный», — грубо встрял в разговор захмелевший Левинц. — Ну чего ты до человека доебался? Не видишь — устал он! Его утром чуть не убили в перестрелке, машину он потом часа два чинил, потом баранку крутил, по лесу мы с ним шастали, копали — это тоже не так просто, как кажется! Так что не еби мозги, иди вон — бомбу свою доделывай, лучше!

Чёрный не добро посмотрел на Бориса. Поймав его взгляд, по моей спине пробежал холодок.

— Ну, чего ты вылупился? Давай, — Левинц отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, — Иди уже! Дай нам с камрадом посидеть, если сам с нами не хочешь выпить, то не мешай хотя бы!

Аскет молча пошёл к костру, сел, повернувшись к нам в пол оборота, и принялся что-то делать с винтовкой.

— Видал, как я его обрубил? — пьяно проговорил Борис.

— Ты поаккуратнее с ним! — тихо сказал я Левинцу. — Он не так прост, как тебе кажется!

Борис широко, по-доброму, улыбнулся:

— Не ссы, камрад, не таких видали! Знаешь что у меня есть? — хитро прищурившись, спросил он.

— Что?

Борис засунул руку в палатку, и достал оттуда сушёного леща.

— О, — вот это тема! — обрадовался я.

Левинц сноровисто почистил сушёную рыбу, с шумом отдирая крепкую, чешуйчатую кожу от янтарного, в свете костра, рыбьего тельца.

— Дай мне пузырь, я его поджарю! — сказал я, увидев, что Левин уже заканчивает потрошение.

— Нахер тебе этот ливер? На вот лучше икры!

— Выброси свою икру, выброси саму рыбу — но пузырь отдай мне! Из-за него я и покупаю вяленую или сушёную рыбу!

Левинц отделил пузырь и отдал его мне. Да, поджаренный именно на углях, он приобретает тот самый неповторимый вкус. Я вытащил из костра головёшку, нацепил пузырь на ветку, и некоторое время держал над красным углем. Не успел я дожарить пузырь, как тут же меня толкнул Левинц, и кивнул в сторону наполненных кружек.

— За мясо рыбы! — пьяно провозгласил Левинц.

Мы выпили. Какое-то время мы сидели с Борисом, тихо вспоминая прошлые «выходы», обсуждая общих друзей. Кого-то уже не было в живых, кто-то отбывал наказание в тюрьме — за преступления совершённые в силу своего своенравного характера; другие — без вести пропали, — и таких ребят довольно много! Кто-то лечится в психиатрической больнице — от передозировки наркотических и прочих одуряющих разум веществ. Некоторые товарищи ушли в монастырь — есть и такие, которые начинают задумываться, своими глазами увидев вещественные доказательства неизбежной смерти.

Часто попадаются кости. Это не самое приятное зрелище: когда ты находишься в большой компании, каждый из твоих товарищей, увидев останки человека, надевает непроницаемую маску безразличия — некоторые даже смеются, стараясь скрыть свои истинные чувства за показной напыщенностью. И ты сам за собой замечаешь, что тоже стараешься выглядеть уверенным, бодрым. Никому не хочется выглядеть перед братвой лохом! Именно поэтому поисковики называю кости «маслами» — не из-за пренебрежения к памяти погибшего человека, а для того, чтобы отогнать тяжёлое чувство, которое проникает в душу. Слово «масёл» придаёт оттенок шутливости, приуменьшает страшное значение, смысл, — увиденных тобою человеческих останков — это слово помогает защитить психику от «burn out»[47]. Но кости эти остаются у тебя в душе — цветной, или чёрно-белой фотографией, отпечатываясь в твоих снах.

Многим трудно с этим жить, неизвестное чувство начинает грызть изнутри, словно болезнь. И «заразившиеся» этой болезнью люди бросают поиск, навсегда, — оправдывая себя перед друзьями множеством «потому». Подсознание, уловив подступившую извне опасность, пытается увести человека подальше, от причины возбудителя неопределённого чувства, — и между поисковиком и его увлечением вырастает непреодолимая стена. На самом деле чувству этому ещё не придумано название, похоже, что оно ново для человека. Некоторые принимают его за тоску, за проснувшуюся совесть, за чувство вины перед миром, Родиной; за грусть, за одиночество которое ты испытываешь, несмотря на окружающих тебя людей… за осознание непостоянности и зыбкости этого мира. Может быть, это чувство времени?

Помолчав, разговор разгорелся вновь — как полу потухший костёр, в который бросили охапку сухого хвороста. Перебирая тему за темой, незаметно мы добрались до Крапа — круг замкнулся. Молча выпив ещё по «стакану», мы разошлись по своим палаткам. Юркнув в тёплую палатку, я мгновенно уснул. Мне снился виденный во сне дед с «Мосинкой» за плечом, рядом с ним стоял виденный мною сегодня Штефан, и почему-то, Маша. Мы были в лесу, светило солнце — листьев на деревьях не было. «Глубокая осень!» — подумал я. Дед отошёл в сторону, и Штефан водил меня, и показывал какие-то метки на земле: