Бункер "BS-800"/ der Fluch des Reichs. - [43]
Просто так они не могли ко мне подкатить, им нечего было мне предъявить — косяков по жизни за мной не было. И тогда «старики» начали подсылать ко мне «торпедами» своих людей, которые спровоцировали бы конфликт, в котором я был бы не прав. В бане ко мне подошёл засланный петух — «жена» одного из «стариков», и взял моё мыло, намылился, и положил мыло на место. Трогать петуха я не стал — иначе меня бы просто избили толпой. Но и законтаченное[33] мыло я не тронул.
Помылся без него, так, водой. Затем, как бы проверяя на прочность, ко мне начали подсылать людей, которые пытались прессануть меня морально: шуточки шутили и тому подобное. Но с каждым разом эти шутки становились всё более серьёзными, перерастая в оскорбления. Один раз, когда одна из шуток была отпущена в адрес моей мамы, я не выдержал, и избил шутника. Один парень предупредил меня, что слышал разговор «стариков», в котором они обсуждали то, как они будут меня опускать, ночью. Они хотели привязать мои руки к батарее в сушилке, и по очереди оттрахать. Перед отбоем, проходящие мимо «старики» дружески похлопывали меня по плечу, неприятно улыбаясь — как бы предупреждая о надвигающейся «весёлой ночке», нагоняя мандраж. Я не спал. Койки «стариков» были пусты. И тут я услышал, что они идут, по коридору. Они шли тихо, спокойно разговаривая между собой — так простые люди могут идти на давно привычное, обыденное дело. Иногда кто-то из них вдруг начинал дико ржать, другие его успокаивали, просили быть тише. Это был спланированный спектакль. Казарма не спала, в предвкушении зрелища. Я сжимал в руке отвёртку. Они подошли, окружили мою кровать — они думали, что я сплю. Я резко откинул одеяло, и схватил левой рукой ближайшего из них за ухо, в то же время правой рукой воткнул ему в шею отвёртку. Началась суета — окружившие мою кровать тени засуетились, замельтешили. Я хватал их по очереди, и тыкал отвёрткой куда попало. Казарма наполнилась шумам: криками, матом, визгами, стонами и мольбами о помощи. Моё одеяло всё было забрызгано липкой кровью. Я схватил форму, когда увидел, что мои палачи разбежались — лишь несколько человек лежало у моей кровати в лужах своёй крови. Сжимая отвёртку, я вбежал в туалет, оделся. Через окно я выпрыгнул вниз — это был второй этаж. И тут я увидел того петуха, который в бане взял моё мыло. Он был в карауле, с оружием. Автомат небрежно болтался на ремне, накинутом на плечо. Увидев меня, он сразу всё понял, по моим окровавленным рукам, и лицу. Он сдёрнул автомат, направил его на меня, и нажал на курок. Но он забыл снять автомат с предохранителя — и эта мелочь, как и его растерянность, — дала мне необходимую секунду. Я прыгнул на него. Сбив его с ног, я выхватил из ножен на его ремне штык нож, и несколько раз воткнул твёрдую сталь в тело, под броник. Так я и оказался в дезертирах.
— Скольких ты положил там, в казарме? — спросил я, наливая себе в стакан водку.
— Наш хакер нашёл мою часть в интернете, получил доступ к архивам, приказам и документам, хранящимся на жёстких дисках компьютеров части. У кровати — я не убил никого. Но покалечил — двоих. Ещё пятеро были ранены, но не сильно. А эти двое — их комиссовали, с увечьями — они меня на долго запомнят! А тот петух… Командование, чтоб не поднимать шухер, приписало этому петуху суицид. Автомат я не взял — мне тогда стало реально западло пидорское оружие руками мацать, и поэтому дело удалось замять. Вот такая история! — как-то бодро закончил он свой рассказ.
— Что за войска?
— «ВВ»;
— Ха! — усмехнулся я, — Как же так — ведь вы вроде как менты! А живёте по лагерным законам!
— Не знаю, но слышал от пацанов, что тюремная тема в войсках появилась не просто так: нас, то есть солдат, готовили к общению с соответствующим контингентом! Говорят, что зоновские тёрки в часть перетащили засланные командованием люди! Мы должны были изучить, и прочувствовать тему на своей шкуре, чтобы потом по одному виду понимать, что творится у седельца в башке!
Я предложил ему выпить, он долго отказывался, но потом всё-таки составил мне компанию. Голова на удивление не болела, но общее состояние было не самым лучшим. Похмелиться было просто необходимо. Состоявшийся с ним разговор очень успокоил меня, уютное горение свечей, прыгающие на стенах озорные огоньки — отражающиеся от пламени из камина, потрескивание дров. Разговор с Серым — так назвался солдат — успокоил огонь в груди, и уменьшил болезненное ощущение кома в горле. Я уже понял, что этот ком — это не что иное, как появившейся утром в груди, раскаленный осколок, который вырос, и сместился выше. Серёга рассказал, что по рассказам сторожил, после того, как девушку Фрица убили, тот стал очень жесток и беспощаден к людям. Иногда его жестокость поражала даже бывавших вояк, и многое повидавших в жизни зеков, — а про обычных людей лучше и не говорить.
— Порядок, установленный здесь, во многом держится на этой жестокости! — говорил Серёга, — Зверства Фрица становятся местными легендами, байками, передающимися из уст в уста. У Фрица был друг — его правая рука, они давно с ним знакомы, вместе на поиск ходили, вместе оружием приторговывали. Фриц заподозрил того в предательстве, что-то не понравилось ему в поведении друга. Есть у нас тут небольшой бункер, подвал по сути… Его называют «гестапо» или «абвер». Там содержат преступников и провинившихся, которые проходят через «Шарффернемунг» — это типа допрос с пристрастием. В общем, не лучшее на планете место. Так этого друга там месяц пытали. Фриц сам тогда, по пять-шесть часов проводил в пыточной. Говорят, что его крики слышали ночью, через толщу земли и толстый бетон. Вывели его, через месяц, а там — не человек, там вроде как собака, голая и тощая. Он на четвереньках передвигался, пальцев у него не было — ни на руках, ни на ногах. Конвойный ему пинка дал, чтоб пошевеливался — тот подлетел на метр от земли, словно мячик — и рухнул бесформенной кучей. Так и умер, бедняга. Порой, Фриц закрывается в кабинете, и часами пьёт в одиночестве — а потом начинается: построение, учебные тревоги — «тесты» на проверку боеготовности. Кто-то как обычно косячит, и ему, виноватому, достаётся от Фрица по-полной!
