Бункер "BS-800"/ der Fluch des Reichs. - [11]

— Какого ещё закона? Назови мне закон, который позволяет тебе обезвреживать взрывные устройства? — спросила она, скинув мою руку со своего плеча.

— Ты что, прокурор? Зачем тебе это?

— Нет, не прокурор, я — адвокат! Будущий, — поправилась она, — Пока я только учусь!

* * *

Мы часто ссорились с Машей, когда речь заходила о раскопках. Она была настроена категорично против моего увлечения поиском. Несмотря на эти мелкие разногласия, мы начали часто бывать друг у друга в гостях. Оказалось, что Маша унаследовала от родителей квартиру в Москве, продала её, и некоторое время жила у подруги. В течение этого периода она занималась двумя купленными магазинами по продаже цветов. Затем, когда бизнес начал приносить прибыль, Маша купила квартиру в моём доме. Так что Машу, без натяжки, можно называть «бизнес-леди», которая вдобавок ещё и учиться на адвоката. Вначале, предлогом для посещения её квартиры, была ревизия сантехники, затем поводом для посещения стала соль, некстати закончившийся сахар, и тому подобные бытовые мелочи. Потом мы заходили друг к другу просто так, без повода, предварительно созвонившись. Маша сейчас не училась, к новому учебному году она готовилась дома. Так же, бывало, ей приходилось ездить в свои цветочные магазины, решать какие-то торговые дела. Я тем временем занимался своими трофеями, дотемна ковыряясь с ржавыми железками в гараже. Каким-то образом Маша прознала о месте нахождения моего кирпичного убежища, и нагрянула совершенно неожиданно. То, что она там увидела, её совсем не удивило, — по крайне мере никаких особых эмоций, увидев небольшой арсенал, она не проявила. Конечно, весь этот арсенал был лишь большой коллекцией восстановленных муляжей, и не представлял никакой опасности ни для соседей по гаражам, ни вообще, для кого-либо. Я опять получил нагоняй, и опять мы с ней спорили, вначале под синеватым светом уличного вечно-гудящего прожектора, который висит как раз напротив моего гаража. Спор продолжился, и не утих даже по дороге домой. Затем, уже у неё дома, мы проспорили почти до самого утра и, вымотав друг друга окончательно, улеглись в ставшую общей, кровать. Можно было сказать, что я переехал к Маше, так как большую часть времени я стал проводить у неё. Маша сама настояла на этом, — мол, одной страшно жить, и прочее и прочее. Будто бы я не понимал того, что я тоже ей симпатичен и ей самой хочется сблизиться со мной, сблизиться до уровня мужа и жены.

Утренний рассвет наполнил утихшее в перемирии жильё громкими криками:

— Лучше бы ты на игровых аппаратах деньги просаживал, чем тратил их на свои «полевые выходы»! Сколько подорвавшихся на минах молодых парней в стране, мало тебе их примера? — вновь упрекала меня Маша.

«Лучше бы…» А сколько людей пустили пулю себе в висок — проиграв все свои и чужие, занятые или украденные деньги? Сколько сидит на нарах — отсчитывая долгие минуты заключения; сколько на дне рек — с умело вмурованными в тазик с гипсоцементным раствором ногами? У каждого человека есть страсть, зависящая от генетических потребностей личности: кому-то достаточно сидеть с удочкой на берегу, испытывая удовольствие и азарт от пойманной рыбки; кто-то глушит потребность в адреналине компьютерными играми, убивая и умирая сотни раз на дню. Есть люди, которые совмещают удовольствие и адреналин, уводящие в гостиничный номер чужих жён, посыпая своё эго присыпкой чужой несостоятельности и бессилия. Кому-то нравиться удовольствие в чистом виде, удовольствие, смешанное с адреналином нарушения запрета, возможно, первым из них стал Библейский Адам, откусивший безобидное яблоко. Многие люди, жаждущие острых ощущений, но загоняемые инстинктом самосохранения в свои безопасные квартиры, черпают эмоции и страх из неизменных и бездонных экранов телевизоров, транслирующих жизненные сценарии и пережёвывающие эмоции на любой вкус. Этот список можно продолжать, главное — у всех живых людей есть страсть, у всех без исключений.

Забытые Герои

Моя страсть требует ощущения остроты жизни, приключений, боли и усталости в мышцах, удачи, и огромной ставки на неё — порой, достоинством в жизнь. Компас, как эталон правды в безлюдном и заброшенном лесу; созерцание начищенных до блеска трофеев, холодными зимними вечерами; изучение истории и нанесённых на карту обозначений, схем и тактики «БД»; ожидание весны, первых лучей жгучего солнца. Эти лучи для меня — как сигнальный свисток судьи, дающего спортсменам старт.

«Кости не имеют национальности» — так мне говорил мой друг, взрослый и состоявшийся в своей жизни человек. Отставной полковник танковых войск с дублирующей имя фамилией — Викторов Виктор.

И хоть мне морально трудно, — как патриоту и человеку, уважающему свою историю и своих предков, — но останки немецких бойцов я тоже хороню, ставя им наши русские берёзовые кресты, пишу электронные письма в общества по последствиям «ВОВ» германии и сообщая координаты захоронений. Часто приходиться делать работу, которую давно должно было сделать, (и делать эту работу до нынешнего времени), государство: останки Наших бойцов хороню с отдельной заботой — на свежую могилку кладу каску или другой предмет, доносящий до случайного грибника, рыболова или охотника важность могилы, её святость. Многие бойцы умирали геройской смертью, такие случаи стали закономерностью в Нашей армии тех безжалостных, военных лет. В отличие от нас, у немцев случаи героизма носили единичный, случайный характер. Причинам такого героизма могли послужить два фактора. Полная безысходность, — как у войск «СС» при поражении: солдаты «СС» знали, что попав в плен, они будут расстреляны без суда и следствия. И второй фактор — фанатичность, слепая преданность Фюреру. Но таких фанатиков было не много — весь напускной фанатизм и псевдо преданность сразу проходили, как только солдат становился перед лицом смерти. Так же пленённых представителей «СС» расстреливали далеко не всегда — но тут чётко работала «пропагандистская машина Йозефа» — даже простые солдаты вермахта думали, что попав в плен, их непременно расстреляют или пошлют в Сибирь — где их ждёт долгая, мучительная смерть. Этот стереотип был разрушен к началу второй половины войны. «Гансам» было что терять, они чувствовали себя чужаками на этой земле — здесь всё, — даже сама природа, — было против них.