Бун-Тур - [9]
— А девчонки, — говорю, — не меняются: ни роста, ни ума у них не прибавилось. На них, как на мух-дрозофил, никакая радиация не действует.
— А ты не слышал, — спрашивает, — что дрозофилам памятник хотят поставить?
Вот, думаю, языкастая кукла! Так и режет! А вслух говорю:
— Им хотят, а нам уже поставили! И не один! На всех перекрестках, на которых фашистов били!.. И не за язык — за храбрость и ум! Фронтовым болтунам памятников не ставили!
Катька вдруг засмеялась.
— Правильно, — говорит. — За язык не ставили, а то бы тебя давно увековечили!..
— Ладно! — говорю. — Два пирожка за мной.
Катька ресничищами своими шлепает и насмешливо смотрит на меня.
— Вот так-то, длинненькие, с дырочкой в темечке!
Тут она задорно ухнула, палками оттолкнулась и понеслась вниз по крутому берегу пруда.
Бун испугался за нее, крикнул даже:
— Катюша!
А она летит вниз и тоже кричит:
— Оч-чарованье!
Потом одна лыжа у ней на что-то наткнулась, застопорилась — и Катька врезалась головой в снег.
Мы — к ней! И спуска крутого не заметили! А она уже встала на ноги и рукой за щеку держится. Под варежкой — кровь. Бун стал фиолетовым.
— Больно, Катюша?
— Не больно, — говорит. — Как бы шрам не остался!.. Железо какое-то под снегом… Я побегу, а вы лыжи мои захватите, пожалуйста!
Тут она достала три шоколадки, отдала Буну и побежала. Бун — за ней. Она обернулась, за щеку держится.
— Не смей! — говорит. — Рассержусь!
Мы и остались. Бун ее лыжи из снега вытащил и грустный такой. Я его успокаиваю:
— Брось ты! Чепуха! Царапина! Заживет, как на дрозофиле!
Он опять, как в классе, серьезно произнес:
— Не надо, Тур! — и дает мне шоколадку. — Жуй лучше… Она и для тебя захватила!
— За это, — говорю, — спасибо. А все равно девчонка девчонкой и останется! Я тебя всегда понимал, а с Катькой с этой никак не пойму! Заскок у тебя какой-то!
Бун ее лыжи тряпочкой аккуратно вытирает и не слышит меня. Несет чепуху сплошную:
— Я все бы для нее сделал!..
— Дурак!
А он свое:
— Она горы любит, а ни разу их не видела… Был бы такой экскаватор с термоядерным мотором и с ковшом на миллиард кубометров… Я бы за ночь весь Кавказ к ее окнам перетащил! На, раз любишь!..
Ну, разве не больной?..
Под колпаком
Я за эту парту ни за что бы не сел. Чего хорошего — весь день торчать перед учителем? А Катька ни за какими другими партами и не сидела — все за первой.
В тот день каждый урок начинался с одного и того же. Войдет учитель, сядет, а Катька с марлевой наклейкой на щеке так в глаза и лезет. Как тут не спросишь? Все учителя и спрашивали, что да как, да почему. Жалели Катьку. А «англичанка» даже руками всплеснула и запричитала, как на похоронах:
— Ми-илая ты моя!.. Такое личико!.. Неужели рубчик останется?
Все, между прочим, говорят, что Катька — красавица. Я-то не верю, а она сама уверена, и ей этот шрам хуже, чем инсульт с инфарктом. Те — внутри. Их не видно. А это же — во всю щеку.
Катька сидит и переживает. И Бун, вижу, переживает, — резинку пальцами мнет, точно сок из нее выдавливает.
В начале каждого урока Катька вчерашнюю историю с лыжами пересказывает. И не хочется ей, а приходится — учителя расспрашивают.
Когда она рассказывала первый раз, мальчишки и девчонки слушали внимательно, серьезно. Во второй раз ей стали подсказывать, как было дело, будто сами видели. А в третий уже пересмеивались и такие подробности придумывали, каких и не было.
Смотрю я на Буна — он кипит. Я его таким никогда не видел. Кипит, но еще сдерживается, а прорвало его на переменке перед черчением, когда Васька Лобов крикнул на весь класс:
— У нас — новенькая!
Все повернулись к нему: что за новенькая, где он ее увидел? Он и выпалил:
— Катька Меченая?
Вообще-то Васька хороший мужик. Не со зла он это выпалил. Просто не стерпел — очень уж подходящий был момент. Все: ха-ха-ха! И тоже не со зла. А так… Из-за того, что Катька слишком много про свою витрину думает.
Когда в классе загрохотали, Катька уткнулась в ладони и заплакала. Все замолчали. Поняли — пересолили! А Бун — хлоп крышкой парты, как из пушки. Даже мел с доски упал. Встал весь фиолетовый, страшный и говорит замогильным голосом:
— Вы… меня… знаете!.. Попусту не болтаю! В драку зря не лезу! Но кто еще обидит Катю — разорву!.. И нет ни Меченой, ни Катьки с первой парты! Катюша, Катерина Крылова — вот так!
Это было здорово, красиво сказано. Говорил тихо, но всех оглушил. А у меня, когда красиво, зуд начинается. Могу любую чепуху сморозить. Ну и сморозил!
— Если Катерина, — говорю, — то лучше Кабанова, а не Крылова. Все-таки луч света в темном царстве!
Спро́сите, почему я так сказал? Думаете, я знаю! Просто бывают такие имена, которые сами фамилию подсказывают. Если Лев, то обязательно вспомнишь Яшина или Толстого. Если Юрий, то Долгорукий в голову приходит, если Аркадий, то — Райкин. А Катерина напомнила мне пьесу Островского «Гроза».
Ничего обидного, вроде, и нет, но Бун не ожидал, что я вмешаюсь. Смотрит на меня, и глаза у него меняются: сначала растерянные были, потом разъяренные. Потом больно ему стало, а потом перестал он меня видеть. Смотрит как на пустое место. Только что видел, а теперь не видит. Исчез я для Буна, пылью рассыпался. Он зубами проскрипел и выбежал из класса.
