Бумажный тигр (II. - "Форма") - [224]

Бумажные листки, торопливо врученные ему Уиллом, не были письмом. Он убедился в этом, спрятав револьвер в карман. Это были наброски. Небрежные, сделанные наспех карандашами, чернилами или мелом, некоторые в дороге, некоторые, должно быть, в локомобиле или гостиничном номере, они едва ли могли свидетельствовать о таланте живописца. Скорее, напротив. Черты были порывисты и резки, цвета не органично дополняли друг друга, а скорее, соперничали, перспектива зачастую искажалась самым неестественным образом, но Лэйд перебирал эти листки, трепещущие в его руках, пока не замерзли пальцы. Он сразу понял, что было на них изображено, несмотря на отсутствие подписей и существенные расхождения с действительностью.

Вечные Любовники. Уилл изобразил их в виде вихря, скручивающегося тягучими кольцами и несущему в себе переплетенные человеческие тела. Все было изображено почти благопристойно, не считая наготы, почти целомудренно и оттого совершенно не похоже на оригинал. В наброске Уилла Вечные Любовники виделись не огромным, охваченным бездумной и бесконечной похотью организмом, а чем-то гротескным и глубоко символичным, и оттого совершенно непонятным.

Седобородый джентльмен со второго наброска, несомненно, был Архитектором, но не тем, что монотонно скрипел грифелем в святыне китобоев и похожим на бледную, покрытую рубцами, корягу, а другим, которого Уилл никогда не видел. Седобородым джентльменом, окруженным светозарной аурой, который рассекал тьму тщательно выписанным инструментов, в котором Лэйд не без удивления узнал обычный циркуль. Сухому Уризену не шел облик Зевса-небожителя, в котором его изобразил Уилл, оттого вышло нелепо, напыщенно и претенциозно. Совсем непохоже на настоящего Архитектора.

Еще сильнее исказился на бумаге облик Поэта. С его тела пропали хитиновые осколки, торчащие из костей, исчезло сплетенное из проросших зубов жало, превращавшее его лицо в морду насекомого, фигура сделалась куда более человекоподобной, хоть и болезненно раздувшейся. Но это не мешало узнаванию, поскольку художник безукоризненно запечатлел в эскизе ту сцену, которая Лэйду была хорошо знакома и запечатлелась в памяти. Мистер Пульче с тоской, жаждой и вожделением заглядывал в свою пустую миску, точно ожидая найти там хотя бы каплю той сладкой алой жидкости, что несла ему блаженство…

Пастух. Этот набросок Лэйд разглядывал дольше прочих, несмотря на то, что Уилл сделал его на ходу, усугубив спешкой и так неважное качество. По какой-то причине Великий Красный Дракон был изображен со спины, с поднятыми крыльями, отчего нельзя было рассмотреть его лица, зато хорошо выделялись неестественно выделяющиеся под плотной кожей связки мышц.

— Ты славный малый, Уилл, — пробормотал Лэйд, сминая листки в хрустящий ком сродни большому снежку, — Но ты, должно быть, самый скверный художник во всем Лондоне. Если ты вернешься домой живым, тебе стоит задуматься о смене профессии. Например, устроиться клерком в страховую компанию или помощником нотариуса…

Он смял листки с набросками в большой бумажный ком и метнул, точно снежок, прямиком в воду. Тот, однако, не утонул, как рассчитывал Лэйд, волны стали мягко перекатывать его на своих спинах, трепля о поросший ракушками каменный бок причала.

Намек? Знак? Лэйд устало поежился. Слишком много намеков и знаков за последнее время, ему не разобрать и половины. Может, позже, когда в голове прояснится, а мысли вернутся в привычную, годами наезженную, колею… Лэйд поднял воротник пиджака, чтобы защитить лицо от холодной соленой взвеси, парящей в воздухе, но тут же обмер, ощутив где-то под подкладкой негромкий, но отчетливый бумажный шорох. Эскизы Уилла он выбросил, все до единого, значит…

В груди словно лопнул большой паровой котел, вышибив через поры по всему телу раскаленный пар. Лэйд судорожно запустил руку в карман и вытащил оттуда бумажный листок — узкий бумажный листок с несколькими строками текста, знакомый ему до последней буквы и последнего штриха смазанного штриха типографской краски.

«Новый Бангор — Лондон. Девятого марта тысяча восемьсот девяносто пятого года. Билет второго класса».

«Мемфида» уже удалилась от берега по меньшей мере на двести ярдов[230]. Покинув освещенную акваторию порта, она быстро сливалась с темнотой и уже сейчас выглядела размытой китовьей тушей, едва освещенной бортовыми огнями. Нечего и думать было разглядеть Уилла на ее палубе, предупредить его криком или…

И тем не менее Лэйд чуть не закричал. Не от отчаянья — от неожиданности и ужаса. Потому что от окружающей его темноты вдруг отделился небольшой кусок, выкроенный в форме человеческого силуэта, и беззвучно поплыл к нему, не касаясь пирса.

— Любите смотреть на океан, мистер Лайвстоун?

Он дернул головой, пытаясь изобразить кивок. Между сведенных пальцев судорожно трепетал листок — маленький бумажный парус, тоже ощущавший, должно быть, биение того особенного ветра, что дует в окрестностях Нового Бангора раз в тысячу лет, ветра, ведущего к свободе. Но воспользоваться им не мог — как и сам Лэйд.

— Я и сам это люблю, — полковник Уизерс встал по левую сторону от Лэйда и воззрился куда-то вдаль, — Часами могу смотреть на океан, есть в нем что-то такое… Знаете, я всегда был равнодушен к полотнам Кармайкла или Уайли, мою душу не тревожили картины Баттерсворта