Бумажный дворец - [60]

Он тянет за канаты и готовится поворачивать.

– Конрад, сядь! Смотри, чтобы не ударило гиком, – приказывает он.

Конрад показывает ему средний палец. Улыбается мне. Его зубы похожи на «Орбит».

В этот миг его ударяет гиком, и я смотрю, как он падает за борт. Он выныривает мгновение спустя, барахтаясь позади лодки.

– Стой! – кричу я Джонасу. – Останови лодку!

Джонас ослабляет грот-шкот, и лодка замедляется. Я пытаюсь достать оранжевый спасательный круг, но мои пальцы не могут развязать мокрый узел.

– Помогите! – вопит Конрад, в то время как лодку относит все дальше. – Вытащите меня отсюда!

Он захлебывается в панике.

– Сними толстовку, она тянет тебя ко дну! – кричу я, пытаясь высвободить спасательный круг.

– Просто брось мне уже эту штуку, тупая сука!

– Я пытаюсь, – говорю я. Но, онемев, опускаюсь на пол. Джонас кладет руку поверх моей, удерживая.

Когда следующая волна поднимает Конрада над водой, его лицо бело от ужаса. Он тянется ко мне.

Книга третья Питер

19

1989 год. Февраль, Лондон

Я бегу по Элгин-кресент к станции метро в надежде успеть на последний поезд до Майл-Энда. Уже поздно, и сырой ночной воздух пронизывает до костей. Я слишком много выпила, и мой мочевой пузырь сейчас лопнет. Я раздумываю, не присесть ли мне между двух машин, когда ко мне приближается грузный мужчина и требует отдать ему кошелек. Пабы только что закрылись, и люди выходят на улицу, но я не собираюсь отказывать человеку с ножом. Протягиваю ему наличку из кармана.

– И кольцо, – требует он.

– Оно ничего не стоит, – говорю я. – Так, безделушка.

– Кольцо давай, шалава, – орет он и бьет меня в живот. В моей голове вспыхивают слова: «Не будь идиоткой», – но я никак не могу превратить эту мысль в действие.

Мужик хватает меня за руку и пытается снять кольцо.

– Иди к черту, – говорю я и плюю ему в лицо.

Он вытирает лицо рукавом, а потом отвешивает мне такую оплеуху, что у меня звенит в голове.

Я это заслужила.

1983 год. Август, Бэквуд

Проходит три дня, прежде чем тело Конрада выбрасывает в нескольких километрах ниже по берегу. Его находит местная мамаша с двумя маленькими детьми. Сначала они подумали, что это туша мертвого тюленя. Его уши съели крабы. Я сижу у себя, закутавшись в одеяло, прячась от стенаний Лео, когда дверь открывается и заходит Джонас. Он бледен, весь дрожит. Я выползаю из-под одеяла и крепко обнимаю его. Кладу голову ему на плечо. Мне не видно его лица, но это не важно. Я знаю, что он плачет, потому что я тоже плачу.

– Прости, – шепчу я. – Мне так жаль.

Мы долго сидим в тишине, обнимая друг друга, и сердце Джонаса бьется рядом с моим.

– Никто не должен знать, – говорит Джонас. – Поклянемся на крови.

– Никто, – повторяю я. У меня на комоде лежит булавка. Мы колем себе большие пальцы, выдавливаем по капле крови и прижимаем их друг к друг.

Джонас вытирает руку о шорты. Потом достает из кармана серебряное колечко с зеленым стеклянным камушком и вкладывает мне в ладонь. Я крепко сжимаю его. Оно холодное, один металлический зубец, удерживающий стекляшку, впивается мне в линию жизни.

– Я люблю тебя, Элла, – произносит Джонас.

Я надеваю кольцо на безымянный палец и беру его за руку.

Я тоже его люблю.

Следующим летом Джонас не приезжает в Бэквуд. Он в лагере на севере штата Мэн, сообщает мне его мама, когда я захожу к нему. В то лето от него приходит всего одно письмо. Мошкара – настоящий кошмар, пишет Джонас, но зато он учится делать каноэ из бересты. Он видел огромного лося. Знаю ли я, что группа медведей называется семьей? В озере есть черепахи. Он скучает по мне сильнее, чем по чему-либо на свете, пишет он, но так будет лучше. И хотя я знаю, что Джонас прав и что в том, что случилось с нами, виновата только я, чувствую себя подавленной, брошенной. Как будто он выбрал лагерь вместо меня, а не из-за меня.

1989 год. Февраль, Лондон

Я падаю наземь и выплевываю на тротуар кровь.

– С меня хватит, тупая кошелка, – рявкает мужик.

Я снимаю с руки кольцо Джонаса и протягиваю ему, когда из темноты у него за спиной выступает еще один человек.

– Эй, прекрати.

– Отвали, урод, – бросает в ответ хряк и тут же падает наземь рядом со мной.

У стоящего над ним человека слегка ошалевший вид. В руке у него железная монтировка.

– Нашлось в багажнике, – говорит он, кивая на побитый «Ровер» у него за спиной. Ему лет под тридцать, высокий и мускулистый, в поеденной молью вельветовой куртке и тонком шерстяном шарфе, хотя на улице морозная февральская ночь. Эти британцы вечно делают вид, что плохой погоды не существует. Если начинается ливень, они просто отворачивают воротники. Поднимаясь на ноги, я замечаю, что его туфли из коричневой кожи, скорее всего, сделаны на заказ.

– Нам лучше убираться отсюда, – предупреждает он. – Вряд ли он очнется в хорошем настроении. Проводить вас до куда-нибудь?

– Разве мы не должны вызвать копов?

– Ах, американка, – улыбается он. – А я-то думал, кто мог оказаться настолько глупым, чтобы гулять по улицам Лондона ночью в одиночестве?

Мне еще не удалось как следует отдышаться, но я огрызаюсь.

– Может быть, мне безопаснее остаться здесь с ним.

– Как пожелаете. – Он выуживает из кармана сигареты, закуривает, бросает монтировку обратно в багажник и захлопывает его. – Точно не хотите, чтобы я вас подбросил? Ах ты ж, блин, – он снимает с лобового стекла штрафную квитанцию.