Бумажный дворец - [108]

– Она про ворону по имени Джонни, – говорит он.

– Я знаю, – отвечаю я. – Поэтому ее никто и не читал.

– Здесь пауки, – показывает он на паутину в углу потолка. Рядом с ней я замечаю проеденную мышами дырку в потолке, выглядывающую из-за балки. Нужно будет попросить Питера подлатать. Тонконогая паучиха сучит свою паутину, готовя дохлую муху. Под ней висят пять коричневых яиц в гамаке из нитей.

– Можешь его убить? – спрашивает Финн.

– Пауки хорошие, – говорю я. – Мы любим пауков. Они ловят комаров.

– Я их не люблю, – возражает он.

– Не будь размазней, – бросает Джек.

– Нехорошо так говорить, Джек. – В другой вечер я бы поругалась с ним, но не сегодня. Сегодня я хочу просто быть рядом со своими прекрасными детьми, в тепле и счастье, веря, что это продлится вечно. – Ты ужасно боялся пауков, когда тебе было столько же лет, сколько Финну.

– Пофиг.

– Ничего не пофиг. Извинись перед братом, а потом иди к нам. Мне сейчас очень нужно пообниматься. Не обсуждается.

Джек со вздохом откладывает компьютер, подходит и ложится на узкое свободное пространство, которое еще осталось на кровати.

Я обнимаю его, притягиваю к себе.

– Так-то лучше.

Мы лежим вчетвером, сплюснутые, как сардины в банке.

– Теперь что? – спрашивает Джек.

– Вы меня задушите, – стонет Мэдди. – Не могу дышать.

– Я вам когда-нибудь рассказывала, как моя сестра Анна раздавила хомяка между кроватью и стеной?

– Нарочно? – спрашивает Финн.

– Точно не знаю, – отвечаю я. – Возможно. Анну сложно было понять. Но не думаю, что она хотела убить его.

– Тут либо хотела, либо нет, – говорит Джек.

– Ладно, выключаем свет. – Я забираю у Мэдди книгу. – Ворона по имени Джонни никуда не денется.

Я поднимаю Финна с кровати Мэдди, кладу под его собственное одеяло и покрываю поцелуями его прекрасное личико, пока он меня не отталкивает.

Мэдди поднимает руки для последнего объятия.

– Меня, – просит она.

Я крепко ее сжимаю.

– Ты не почистила зубы. У тебя изо рта пахнет кукурузной кашей.

– Я почистила, – отнекивается она, но мы обе знаем, что она обманывает. – Почистила! – повторяет она.

– Кукурузная каша очень вкусная, – шепчу я ей на ухо.

– Ну ладно, не чистила. Но я почищу завтра утром дважды.

– Потом я приду к тебе, – говорю я Джеку.

– Пофиг, – отвечает он, но улыбается.

23:00

Мама сидит на диване на веранде в темноте.

– Ты еще не спишь, – говорю я.

– Кажется, арахис, который я ела у Диксона, не пошел мне впрок.

– Налью себе бокал вина. Тебе что-нибудь принести?

– Я уже скоро пойду спать. Есть открытое розе.

Я наливаю себе бокал и сажусь рядом с ней.

– Я так устала.

– Не представляю, как ты это делаешь. Заботишься о стольких людях.

– О муже и детях?

– Ты слишком их опекаешь. Я почти не обращала на вас с Анной внимания, и посмотри, какими прекрасными вы выросли.

В каком-то смысле ее слепота – полное отсутствие самокритики – это дар.

– Они даже не могут сами поставить посуду в раковину. Я едва выжила, пока вы с Питером были в Мемфисе. Хотя Финн сделал мне неплохой массаж ног.

– Ты попросила Финна помассировать тебе ноги?

– Его руки слишком маленькие для его возраста.

Я в отчаянии качаю головой. Моя мама такая, какая есть. Но частица ее слишком долго была не в том месте, и я должна это исправить.

– Помнишь, я пыталась поговорить с тобой вчера? О Лео.

Мама зевает.

– Ты уже рассказала. Он вернулся к первой жене, помоги ей Господь. Нужно было ей написать, рассказать, что он с тобой сделал.

– Мам. – Мое сердце начинает биться так сильно, что я вижу, как моя грудь дрожит от его ударов. – Это был не Лео.

– Что?

– Это был не Лео, – повторяю я едва слышно. – Это произошло, но это сделал не Лео.

На ее лице полнейшее замешательство. Я смотрю, как она медленно складывает пазл моих слов. И сразу замечаю, в какое мгновение ей становится все ясно: она вздрагивает, едва заметно меняет позу, ее зрачки нервно расширяются.

– Конрад? – произносит она наконец.

– Да.

– Только он?

– Да.

– Не Лео.

– Не Лео. Это был Конрад. Конрад изнасиловал меня.

Мама долго молчит. Я чувствую в темноте, как из нее вытекает энергия и она тускнеет. Вздыхает под опустившейся над ней тяжестью.

– Прости, что позволяла тебе винить Лео.

– Лео бросил меня. Наш ребенок умер.

Я вижу по ее лицу, что она готовится к худшему, когда задает следующий вопрос:

– А то, что Конрад утонул?

– Его сбило гиком за борт.

Ее облегчение ощущается почти физически, и я жалею, что не могу остановиться на этом.

– Но мы оба знали, что он плохо плавает. Мы не бросили ему спасательный круг.

– Мы… – На ее лице мелькает замешательство. – Ах да, с тобой же был Джонас. Я и забыла.

– Он все знал, – говорю я. – Он единственный.

Она кивает.

– Вы были неразлучны. Он был так влюблен в тебя. Мне кажется, ты разбила ему сердце, когда вышла за Питера.

– Так и было.

У меня перед глазами стоит Джонас. Не мужчина, которого я любила и хотела до боли сегодня, а маленький зеленоглазый и темноволосый мальчик, лежавший рядом со мной в лесу на ложе из бархатного мха. Я еще его не знаю. Но мы лежим у родника, двое незнакомцев с одним сердцем.

– Я тоже его любила.

Мама не самый сентиментальный человек, но она обнимает меня, кладет мою голову себе на шею и гладит по волосам, как делала, когда я была маленькой. И я чувствую, как тысяча лет горечи, желчи и грязи вытекают из моих вен, мышц и жил в карман на ее подоле.