Бульвар - [96]
Мы познакомились на мартовском капустнике в нашем институте. Студенты института иностранных языков были частыми гостями на наших вечеринках. И влюбились друг в друга. Сразу. Безоглядно. Использовали любую свободную минуту, чтобы встретиться и заняться любовью. Не имело значение, где и в каких условиях. Была возможность в общежитии ее или моем — встречались! На крыше интерната — фантастика! На даче моего минского однокурсника — прекрасно! В лесном массиве за городом — сказка! Однажды занимались любовью даже на кладбище. Любили друг друга везде! И были мы радостные, свободные, счастливые. И никто и ничто не могло нас остановить, как нельзя остановить весну, паводок, саму жизнь...
После одного дипломного спектакля мы всем курсом пошли в ресторан. Я пригласил с собою Майю. Совсем неожиданно она мне призналась, что беременна. Я, честное слово, обрадовался, подхватил ее на руки, закружил, целовал. Я был счастлив.
После ресторана мы почти тем же составом поехали на дачу нашего друга. Там Майя сказала, что ревнует меня к моей профессии, и, чтобы не мешать моей театральной карьере, не привязывать к себе, решила сделать аборт.
Я категорически запретил, сказал, что летом мы поженимся, и моя карьера здесь ни при чем.
«Одна любовь у тебя уже есть — театр. И, как я поняла, он для тебя — на всю жизнь единственный. И делить ты его ни с кем не будешь. А любовницей твоей я быть не желаю, и не хочу, чтобы ребенок наш рос безотцовщиной», — ответила тогда Майя.
И через неделю сообщила, что сделала аборт. Я был взбешен. Я обругал ее разными грубыми словами, обозвал шлюхой, проституткой и сказал, что видеть ее больше не желаю. И больше мы действительно не виделись, Майя сама избегала меня.
Кафе почти полностью заполнилось посетителями. За мой столик подсели двое парней, спросив на это разрешение.
Графинчик опустел, я заказал еще двести граммов. Пил. Спокойно, без эмоций вспоминая. Спокойно, спокойно...
Мы получили дипломы, и я опять попробовал встретиться с Майей. Подруги передали от нее записку: «Не нужно меня искать, я полюбила другого».
«Боже, как банально и пошло! — простонал я. — Настоящая шлюха. Поэтому и избавилась от ребенка, чтобы блядовать. И моя профессия — пустая отговорка».
Больше Майю я не искал. Очень мне было больно и неприятно. Не понял я тогда ничего. Не понял и не простил. Ослеп, оглох, был занят только собой...
Я выпил. Обратил внимание, что руки не дрожат и я совсем спокоен. Выпил еще.
То, что Майя для Светы сделала меня однокурсником — не удивляло. А вот могилка? Да нет, и тут все просто: я умер, для нее, а значит, умер и для Светы. И нужно было фактическое подтверждение для дочери. Вот и привела на какую-то чужую могилку: ребенок обязательно это запомнит и навсегда убедится в том, что действительно был отец и действительно погиб. Но уже больше никогда не водила туда Свету, чтоб у нее стерлось из памяти местонахождение той могилки.
Я неожиданно поймал себя на мысли, что я продолжаю называть Свету — Светой и думаю про ней как про Свету, и не более чем как про Свету...
Мне было невыносимо думать, что Света — не только для меня Света... Я не желал думать иначе!
Господи, как много всего сразу!
Как невыносимо много!
Я заказал еще двести граммов. Пил. Разговаривал с соседями, которые подсели за мой столик. Один из них Валик, другой Петро — так они себя назвали. Я угощал их, они — меня. Вначале говорили про политику, потом, конечно, про женщин.
— Знаешь, Александр, ничего слаще и прекраснее, чем чужие жены, я не знал. Да и нет! Они словно вулкан, который просыпается после спячки.
— Нет, я не согласен, — оппонировал Петро. — Восемнадцатки — вот цимус!
— Чепуха! Примитив! Только и знают что расставить ноги и лежать как полено. Вот замужняя — высший класс! Все умеет! А сколько желания, фантазии, страсти!
— Нет, они воблы сухие!
— Сам ты сухой и ни хрена не понимаешь в любви.
— Я не понимаю?! Да у меня баб сотни было!
— Пусть хоть тысячи, а настоящий космос любви можно познать и с одной. И замужняя женщина — именно тот космический взлет и есть.
— А-а-а, ты всегда был с приветом, — отмахнулся Петро.
— Нет, чужие жены — это класс! Как думаешь, Александр?
— Неважно, что я думаю, — тяжело ворочая языком, ответил я. — А ты сам женат?
— Конечно, — немного сбитый неожиданным вопросом, ответил Валик. — А что?
— А если твоя для кого-нибудь будет «классом»?
— Кто моя? — не понял Валик.
— Жена.
— Жена? — переспросил Валик, и его лицо вначале приобрело выражение удивленного быка, потом сменилось на безликое изображение каменной статуи, и, наконец, покраснев, он затряс головой: — Нет, моя — никогда. Уверен.
— А те мужчины, про чьих жен ты говоришь «класс», думаешь, не уверены в своих женах?
— Те козлы, лохи! — неизвестно кого, меня или себя, переубеждал Валик. — А я умею думать. Я свою жену пасу.
— Паси, паси... Только не проспи волка...
— Не просплю. Я внимательный пастух. Да и жена моя не из таких...
— Понятно, присутствующие исключаются, — глухо пробормотал я.
— Что? — не понял Валик.
— Проехали...
Пили дальше. Валик с Петром продолжали спорить про «класс» и «цимус» и подливали мне. Мою голову забивало словно ватой... потом мы куда-то шли... ехали... Я все время повторял два имени: Майя, Света... Откуда-то звучало: «Не бойся, найдем тебе бабу...».
«Надо уезжать – но куда? Надо оставаться – но где найти место?» Мировые катаклизмы последних лет сформировали у многих из нас чувство реальной и трансцендентальной бездомности и заставили переосмыслить наше отношение к пространству и географии. Книга Станислава Снытко «История прозы в описаниях Земли» – художественное исследование новых временных и пространственных условий, хроника изоляции и одновременно попытка приоткрыть дверь в замкнутое сознание. Пристанищем одиночки, утратившего чувство дома, здесь становятся литература и история: он странствует через кроличьи норы в самой их ткани и примеряет на себя самый разный опыт.
Получив редкое и невостребованное образование, нейробиолог Кирилл Озеров приходит на спор работать в школу. Здесь он сталкивается с неуправляемыми подростками, буллингом и усталыми учителями, которых давит система. Озеров полон энергии и энтузиазма. В борьбе с царящим вокруг хаосом молодой специалист быстро приобретает союзников и наживает врагов. Каждая глава романа "Четыре месяца темноты" посвящена отдельному персонажу. Вы увидите события, произошедшие в Городе Дождей, глазами совершенно разных героев. Одарённый мальчик и загадочный сторож, живущий в подвале школы.
МГНОВЕННЫЙ БЕСТСЕЛЛЕР THE SATURDAY TIMES. ИДЕАЛЬНО ДЛЯ ПОКЛОННИКОВ ФРЕДРИКА БАКМАНА. Иногда, чтобы выбраться из дебрей, нужно в них зайти. Айзек стоит на мосту в одиночестве. Он сломлен, разбит и не знает, как ему жить дальше. От отчаяния он кричит куда-то вниз, в реку. А потом вдруг слышит ответ. Крик – возможно, даже более отчаянный, чем его собственный. Айзек следует за звуком в лес. И то, что он там находит, меняет все. Эта история может показаться вам знакомой. Потерянный человек и нежданный гость, который станет его другом, но не сможет остаться навсегда.
Таня живет в маленьком городе в Николаевской области. Дома неуютно, несмотря на любимых питомцев – тараканов, старые обиды и сумасшедшую кошку. В гостиной висят снимки папиной печени. На кухне плачет некрасивая женщина – ее мать. Таня – канатоходец, балансирует между оливье с вареной колбасой и готическими соборами викторианской Англии. Она снимает сериал о собственной жизни и тщательно подбирает декорации. На аниме-фестивале Таня знакомится с Морганом. Впервые жить ей становится интереснее, чем мечтать. Они оба пишут фанфики и однажды создают свою ролевую игру.
«Холмы, освещенные солнцем» — первая книга повестей и рассказов ленинградского прозаика Олега Базунова. Посвященная нашим современникам, книга эта затрагивает острые морально-нравственные проблемы.
Кэти Акер и Маккензи Уорк встретились в 1995 году во время тура Акер по Австралии. Между ними завязался мимолетный роман, а затем — двухнедельная возбужденная переписка. В их имейлах — отблески прозрений, слухов, секса и размышлений о культуре. Они пишут в исступлении, несколько раз в день. Их письма встречаются где-то на линии перемены даты, сами становясь объектом анализа. Итог этих писем — каталог того, как два неординарных писателя соблазняют друг друга сквозь 7500 миль авиапространства, втягивая в дело Альфреда Хичкока, плюшевых зверей, Жоржа Батая, Элвиса Пресли, феноменологию, марксизм, «Секретные материалы», психоанализ и «Книгу Перемен». Их переписка — это «Пир» Платона для XXI века, написанный для квир-персон, нердов и книжных гиков.