Бульвар - [74]

Большой, полный людей, пустой город! В нем не найти спокойствия и тишины своей душе, если она сорвалась с орбиты этого спокойствия и той тиши­ны. Каждый сам ищет пути к спасению, ибо не на кого и не на что надеяться. И если хотя бы на минуту возникает какая-то надежда — то будет больше по­хожа на человека с протянутой рукой, который каж­дого прохожего молит; подайте с Божьей помощи!

И некоторые подают что-нибудь, лишь бы отстали.

Остается одно: собрать все силы, поверить в себя и попробовать подняться на новую орбиту полета, или с протянутой рукой опускаться на дно, до полного своего распада. Ведь никто не поможет, не сможет помочь. И совсем не от злости или мести никто не умеет, не знает, как и чем быть полезным. Так было всегда и так будет. Человек — вечное одиночество. Он только хорошо научился самого себя обманывать в разных придуманных им самим играх и даже радоваться этому.

Я медленно побрел домой. Уже лежа на диване попробовал читать роман Маркеса «Осень патриарха» — ничего не получалось. Включил телевизор и на одном из каналов наткнулся на фильм «Белой солнце пустыни». И может в десятый раз стал смотреть.

Гениальный актер Луспекаев! Роль его будто бы небольшая — а в фильме выросла до главной. У актера талант, актер — личность. Их удачное сочетание и дало свой, такой высокой планки, редкий в ис­кусстве результат. Помню первое впечатление от фильма: восхищение и мысль, что я так никогда не смогу. Попробовал представить кого-нибудь друного в этой роли — и не смог. Постулат о том, что незаменимых нет, здесь пол­ностью провалился. Конечно, мог бы исполнить роль Верещагина и другой актер, но, думаю, это не было бы так великолепно.

«Ваше благородие, госпожа удача...» — ностальгично звучало с экрана.

«Госпожа удача!...» — вот единственно сущее, пре­дательское и надежное, подлинное и обманное...

Где же ты, моя «госпожа удача»? На какой глуби­не спрятана и в каком тридевятом царстве? А, мо­жет, вообще не спрятана, и ни в каком не тридевя­том царстве — а близко, совсем рядом со мной только я не умею увидеть и понять, не услышать.

А она шепчет: оглянись, протяни руку — и я твоя. Из последних сил стараюсь — только воздух в ладонях.

Еще попытка, еще... и просыпаюсь от звонка в дверь, вначале подумал, что мне показалось, — у меня та­кое бывает во сне, будто звонят. Звонок повторился. Стало понятно, что мне не послышалось, и я пошел открывать.

На пороге стояла Света. Рукой она прикрывала левый глаз, на лице были слезы.

— Что случилось? — встревожился я.

— Можно мне в ванную? — попросила Света.

— Конечно, пожалуйста, — и я пропустил ее в ко­ридор.

Света исчезла в ванной, плотно закрыв за собой дверь. Потом послышалось, как зашумела вода.

Я зашел в комнату, сел на диван, стал ждать. Те­рялся в мыслях: что случилось? То, что у Светы не­приятность, было очевидно.

Света вышла из ванной минут через десять, с пок­расневшим лицом и влажными глазами. Под левым глазом четко вырисовывался синяк. Села рядом со мной, сложив на коленях руки и глядя перед собой. Мы молчали несколько минут, потом я осторожно повторил вопрос, на который сразу не получил от­вета:

— Что случилось?

Света судорожно и глубоко вдохнула в себя воз­дух, на мгновение подняла глаза в потолок, потом опять, глядя перед собой, заговорила:

— Помнишь, мы как-то с тобой в итальянское кафе ходили на мой день рождения?

— Помню, конечно.

— Там за наш столик подсел один с заячьей гу­бой.

— Помню. Я ему тогда чуть нос не открутил...

— Вот-вот, так вот он...

— За что?

— Деньги требовал.

— Ты ему должна?

— Я с ним давно за все рассчиталась... Но он не отстает. Каждый раз, когда встретит, требует, чтобы заплатила. Говорит, что счетчик включен и его надо погашать. А не буду — угрожает лицо кислотой облить.

— Где он теперь?

— В сквере за кинотеатром.

Я молча вышел в коридор, надел кроссовки, туже затянул шнурки. На антресолях у меня лежала милицейская дубинка (у одного бомжа, бывшего милиционера, за бутылку «чернила» приобрел), достал ее, завернул в газету, и сверху в нескольких местах обматал скотчем.

— Ты куда? — стоя в дверях комнаты, заволновалась Света.

— Будь дома и никуда не ходи. Я быстро вернусь.

— Не ходи, не нужно! — разгадав мое намерения еще больше забеспокоилась Света. — Кроме Заячьей губы там еще двое...

— Не волнуйся, я быстро... — как мог, ласково успокоил я Свету.

Минут через пять я уже шел по Киевскому скверу. В его глубине заметил трех парней. Двое сидели, один стоял перед ними и, размахивая руками, что-то с восторгом рассказывал. У каждого в руках было по бутылке пива. До них было еще больше двухсот мет­ров, но я для себя уверенно отметил: они! И с одной-единственной мыслью — наказать! — направился к ним.

Я не ошибся: Заячья Губа сидел на лавке с одним из своих знакомых.

Делая вид случайного прохожего, я неожиданно резко повернулся к Заячьей Губе, левой рукой схватил за светлые волосы, оторвал от лавки и, оттянув на несколько шагов, поставил перед собой. Губа попытался вырваться, при этом его бутылка с пивом полетела на асфальт и разбилась. Но мои пальцы, как щипцы, держали его светлые космы.