Бульвар - [72]
В перерыве по гримеркам проходит Андрон, делает замечания.
В нашей гримерке взялся сразу за Званцова:
— Легкий ты, Званцов, легкий. Как мальчишка летаешь по сцене. А твой герой битый-перебитый. Под ним земля прогибаться должна, когда он идет. И не забывай про те моменты заикания, которые мы обозначали. — И, пристально всматриваясь в лицо Званцова, подозрительно спросил: — А ты чего такой красный?
Не потеряв ни капельки самообладания, Званцов с возмущением парировал:
— Да что тут непонятного?! От волнения, конечно же.
Наверное, такой ответ Званцова Андрона не совсем убедил, и он, немного помедлив, замахал пальцем у того перед носом.
— Ты меньше волнуйся... и делай все как надо. Смотри мне...
Повернулся ко мне, хотел что-то сказать, но только молча похлопал по плечу и пошел с гримерки.
— Вот что значит мастер! Ни одного замечания, — съязвил Званцов.
— Учись, будешь и ты мастером, — отмахнулся я.
Во втором действии зал несколько раз аплодировал. Мы окончательно убедились, что спектакль получился. Оценка зала, да еще такого профессионального и требовательного, чьи аплодисменты обрывали тишину, давала право нам делать желанный вывод.
В финале зал аплодировал стоя. И именно на мой поклонный выход все зрители встали.
О, какая пьянящая минута восторга! Минута радости и взлета над всем... Забыты ссоры, расколы, неудачи, интриги, нетерпимость... всех хочется обнять и любить, простить плохое, чтоб мое плохое простили мне. Момент неповторимости. Момент только этой минуты, которая вот-вот исчезнет и никогда не вернется. Будут другие, похожие, но уже не те.
И пусть те другие, может, даже еще выше вознесутся, украсят большей удачей и большим успехом, — но и я уже буду другим. Будет другим все и всё: люди, животные, звери, воздух, солнце, месяц, день, год... Другое время. А теперь — минута радости и взлета! Зал аплодировал стоя.
А когда в нем зажегся свет, я увидел лица зрителей последнего ряда: они были светлые и доверчивые — открытые.
Несколько раз повторив поставленный Андроном поклон, актеры остановились, и все, стоя на одной линии, уже только кланялись. Потом начали апплодировать вместе с залом. «Режиссера, режиссера!» - несколько раз выкрикнули из зала.
На сцену вышел Андрон — овации усилились. Сжав ладони, он поднял руки над собой, приветствуя зал. Подошел к каждому актеру, поблагодарил обнял. Женщинам целовал руку.
Потом на сцену вышли художник, композитор, балетмейстер. Они тоже были встречены дружными зрительскими и нашими актерскими аплодисментами.
Мы победили, мы добились того, чего желает каждая постановочная группа, начиная работу над новым спектаклем. Мы победили — и это было очевидно. Мы победили — и были счастливы.
Особенно хорошо наши чувства понимали актеры из других театров, которые были в зале и отдавали нам дань уважения. Они словно примеряли на себя наш успех, подсознательно к нему присоединялись. Все актеры — одного Духа, одной крови, одного Имени. И сегодня мы утверждали и утвердили это право отличия.
После сдачи Андрон попросил всех участников спектакля и работников технической службы к себе в кабинет. Были критики, несколько ведущих режиссеров из других театров, некоторые наши акте ры, не занятые в спектакле, но искренне радовав* шиеся этому успеху.
Друзья Андрона — спонсоры — накрыли богатый стол: коньяк, водка, шампанское; из закусок колбаса, сыр, рыба, разные бутерброды, бананы, груши, апельсины, лимоны.
Говорили тосты, пили. Постепенно уходило напряжение, нормализовалось кровяное давление.
Был праздник.
Хорошо выпившим я пришел домой только около двух часов ночи. На такси меня подвез Андрон — благо, жил в моем направлении.
Приняв душ, глянул на себя в зеркало и увидел там покрасневшее, с выразительными морщинами на лбу и возле глаз, лицо, светлые, почти бесцветные, как родниковая вода, глаза, тихо произнес:
— Вот и все.
***
На следующий день — понедельник, в театре выходной, я был свободен. Свободен от радио, на которое меня все реже и реже приглашали, так как передачи, которые вел только я, — закрыли, да и другие тоже, объяснив это отсутствием денег. Не было вестей из киностудии: по договору у меня оставалось еще два съемочных дня.
Телевидение уже давно про меня забыло. А было же, что не вылазил оттуда: чуть ли не через день был на экране. За сезон — три, четыре главные роли в телеспектаклях.
Было.
И будет ли опять?
Для актера свободное время — что-то необычное, непонятное. Особенно, если актер был всегда востребован. Во время этой свободы в его сознании начинает возникать дискомфорт, чувство растерянности. А если эта невостребованность затягивается на недели, месяцы, годы — тогда беда...
Может, тогда заняться другим делом, — любым, даже совсем не похожим на актерское. Но это только тогда, когда актер сможет преодолеть самого себя, если у него это получится. А чаще всего это напрасные старания.
В половине двенадцатого позвонила Света, сказала, что сегодня прийти не сможет. Почему не сможет — уточнять не стал. Нужно было мириться тем, что есть, или окончательно расходиться, рвать с ней всякую связь, пока с головой не утонул в этой роскоши чувств. Иногда я терял над собой контроль. Я делался слабым и безвольным, и за это ненавидя себя. Ругал последними словами: мокрица, амеба, червяк... и ничего не менялось в моем сознании и в моем отношении к Свете. Я дивным образом выпадал из себя.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.
Валенсия мечтала о яркой, неповторимой жизни, но как-то так вышло, что она уже который год работает коллектором на телефоне. А еще ее будни сопровождает целая плеяда страхов. Она боится летать на самолете и в любой нестандартной ситуации воображает самое страшное. Перемены начинаются, когда у Валенсии появляется новый коллега, а загадочный клиент из Нью-Йорка затевает с ней странный разговор. Чем история Валенсии связана с судьбой миссис Валентайн, эксцентричной пожилой дамы, чей муж таинственным образом исчез много лет назад в Боливии и которая готова рассказать о себе каждому, готовому ее выслушать, даже если это пустой стул? Ох, жизнь полна неожиданностей! Возможно, их объединил Нью-Йорк, куда миссис Валентайн однажды полетела на свой день рождения?«Несмотря на доминирующие в романе темы одиночества и пограничного синдрома, Сьюзи Кроуз удается наполнить его очарованием, теплом и мягким юмором». – Booklist «Уютный и приятный роман, настоящее удовольствие». – Popsugar.
Маша живёт в необычном месте: внутри старой водонапорной башни возле железнодорожной станции Хотьково (Московская область). А еще она пишет истории, которые собраны здесь. Эта книга – взгляд на Россию из окошка водонапорной башни, откуда видны персонажи, знакомые разве что опытным экзорцистам. Жизнь в этой башне – не сказка, а ежедневный подвиг, потому что там нет электричества и работать приходится при свете керосиновой лампы, винтовая лестница проржавела, повсюду сквозняки… И вместе с Машей в этой башне живет мужчина по имени Магаюр.
Эта странная, на грани безумия, история, рассказанная современной нидерландской писательницей Мариет Мейстер (р. 1958), есть, в сущности, не что иное, как трогательная и щемящая повесть о первой любви.
Роман, написанный поэтом. Это многоплановое повествование, сочетающее фантастический сюжет, философский поиск, лирическую стихию и языковую игру. Для всех, кто любит слово, стиль, мысль. Содержит нецензурную брань.