Бульвар - [71]

В авангарде всей этой скверности стоял Куль. Правда, сам это скверностью Куль не считал. Для него скверность — это когда что-то или кто-то обхо­дил его карман, его личный интерес.

Жена Куля, теперь главный художник теат­ра (и эта должность ей досталась не без авантюр­ных стараний Куля), своими понятиями и владени­ем профессией сценографа, никак не вписывалась в творческую палитру Андрона. И на «Лорда», и на «Полочанку» Андрон пригласил ведущих художни­ков из других театров.

И Куль мстил: гадко, злостно. Да и пусть бы, такая уж натура... но до боли обидно было то, что ко всей этой грязи очень серьезно, с каким-то преувеличенным вниманием относились министерские начальники. Особенно заместитель министра Мурлатка. Как-то на одной нашей вечеринке, давая ему слова, Квасчанка представил его как заместителя культуры. Эта оговорка наилучшим образом передает сущность нашего министерства культуры. Заместителя культуры — ха-ха! Браво, Квасчанка!!!

Так вот для них, чиновников, будто бы не было, не существовало взлета театра в образе поставленого Андроном спектакля «Лорд Фаунтлярой».

Говорят, есть невезучие люди. Что бы они не делали — даже самое удачное и хорошее, — для них оно чуть ли ни всегда заканчивается не лучшим образом. Или просто не заметят это удачное и хо­рошее те, чье внимание должно было быть на это обращено, или начнут искать какой-нибудь злой умысел, вешая ярлыки разной въедливой дурости, вроде — это антигуманно, антихристиански, антиморально, антихудожественно, и много других «анти» подыщут.

И не важно, что никакая истинная правда с тем и близко не стояла, главное — пустить слух, шумиху, обругать. А уж проглотить этот мутный напиток всегда найдется кому. В этом смысле, мне кажется, Андрон принадлежал к тем невезучим, не прикормленным, не осчастливленным...

Должность главного режиссера, как на нее ни смотреть, имеет в себе не меньше чем процентов пятьдесят чиновничества. Как-то я высказал Андрону такую мысль, и он, рванув с глаз очки, до серости лица возмутился:

— Я не чиновник! Никогда им не был и не буду. Я — режиссер. Хороший, плохой — но режиссер. И сколько времени мне будет отведено, столько буду режиссером.. Бутылки пойду собирать, а к гною чиновническому не прилипну.

Я успокоил его тем, что высказываю только свою собственную мысль. Она, может, не совсем точная в процентном отношении, но все же основание.

Андрон тяжело засопел в нос, словно примеряя на себя те проценты чиновнического камзола, что не­сет в себе должность главного режиссера, и все же нехотя согласился.

— Ну, конечно что-то есть... Но каждый главный режиссер — чиновник, не только я, — защищал Ан­дрон свою годность творца. — Ни в коем случае не пятьдесят процентов: не больше чем пять, ну — мак­симум десять.

В нем совмещались наивность ребенка, безза­щитность перед хамством и подлостью, и мудрость жизненного опыта с самым тонким, внимательным отношением к друзьям и коллегам по профессии, чувство точного выбора материала для постановки нового спектакля, и бычья упартость в отстаивании своего художественного видения и его понимания. Дурак и гений... Примитив и высшая сложность...

Перед началом сдачи помощник режиссера по радиосвязи попросила всех актеров на минуту соб­раться в курилке. Там уже стоял Андрон. По его лицу было видно, что он немного взволнован, даже нервничает. И в этом ничего удивительного: все как всегда, все как и должно быть. Легкое волнение ис­пытывали и актеры. Все-таки сдача, публика не ря­довая — богема: крокодилы, волкодавы, шакалы... им палец в рот не клади...

Когда собрались все, Андрон сказал:

— Работайте, как на обычном прогоне. Ничего не выдавайте через силу и очень не старайтесь. Только по сути, только все то, что было наработано на ре­петициях. А главное — слушайте друг друга, чувс­твуйте. Вы это умеете, до немного помолчал и напос­ледок добавил: — Ну, вот и все, кажется. Ни пуха ни пера.

Почти в один голос актеры ответили-

— К черту!

Перед своим первым выходом я по-настояпЯ заволновался. Такое состояние на обычных спектаклях довольно редкое, можно сказать, исключительное. В данном случае, я говорю только про себя. Я я знаю, что других актеров волнение охватывает при каждом их выходе на сцену к любому зрителю. А это далеко не лучший помощник в творческой самоотдаче.

Зазвучала музыка, потихоньку начинает осветляться сцена, и я в свете прожекторов.

Тяжелой косолапой походкой спускаюсь по станку на авансцену. Чувствую напряжение в ногах, их легкое дрожание. На лбу капельки пота. На правую руку натягиваю «лапу» — плоскую кожаную перчатку, поворачиваюсь спиной к залу, медленно, широко поднимаю руки вверх и с животным гортанным! звуком «Бой!» — бью в ладоши. С глухим, хищным! выдохом «ы-ы-ыа!», на станок вскакивает дружина, и все мое волнение куда-то отходит, потом незаметно исчезает совсем.

Чувствую легкость и взлет...

Первое действие окончено. В зале, в напряжении его мертвая тишина, и непонятно: заинтересованное внимание или просто уважение воспитанных лю­дей? О, как бы хотелось, чтобы первое! В конце дейс­твия сильные дружные аплодисменты. Это обнаде­живает актеров, поднимает настроение.