Бульвар под ливнем - [4]

— Вы что, Алла Романовна? — спросила Верочка, которая переписывала набело сводку успеваемости.

— Забыла вчера масло взять.

Между рамами окна лежала пачка масла. Алла Романовна взглянула на масло, приподнялась на цыпочки — при этом туфли как бы самостоятельно остались стоять на полу. Достала из сумки пачку творога и положила возле масла. С шумом закрыла окно.

В учительской после слов Ипполита Васильевича возникла неестественная тишина. Алла Романовна не обращала на эту тишину никакого внимания, как она вообще ни на что не обращала внимания.

— Верочка, у кого я с утра?

— У контрабасистов.

— Мне казалось, у виолончелистов.

— Алла Романовна!.. — Верочка с укоризной посмотрела на аккомпаниаторшу. — У виолончелистов вы были вчера.

Кто-то из молодых преподавателей потоптался, покашлял и начал осторожно звонить по телефону, который стоял у Верочки на столе, в кабинете звукозаписи.

— Сим Симыч, вы подобрали Римского-Корсакова?

— Готово, — ответил из аппаратной заведующий кабинетом.

— У меня занятия в классе… — преподаватель отошел от стола Верочки, насколько позволял эластичный телефонный шнур, и посмотрел в расписание, — двадцать первом. Включите пленку.

Сим Симыч, щуплый подвижной человек в рабочей блузе, надетой поверх пиджака, включил штырь на распределительном щите в гнездо «21» и пустил студийный магнитофон.

Алла Романовна приколола еще одну записку с надписью «творог» и, сверкая яркими туфлями, исчезла за дверью.

Кира Викторовна молча покинула учительскую. День у нее предстоял тяжелый. Ушли и остальные преподаватели. Самые молодые, больше похожие на учеников, чем на преподавателей, направились к репетиционному залу. По пути негромко разговаривали.

— Вчера Дима Назаров из второго класса говорит, да кому — Ипполиту Васильевичу, что ему не нравятся у Рамо украшения. Можно, говорит, я их сниму.

— И что Ипполит?

— Снимите, господинчик мой, если не нравятся.

— Ну и он?

— Снял.

— Ипполит двойку поставил?

— Сказал, что отметку выставит года через два-три. Или через пять!

— А меня Гусев измучил. Я его боюсь.

— Отправьте к Ипполиту Васильевичу.

— Уже.

— Что?

— Отправляла и получила обратно.

— Что сказал?

— Что сказал… «Не преступно, но не красиво».

Преподаватели тихонько засмеялись.

В контрольном динамике кабинета звукозаписи раздались первые такты «Шехерезады» Римского-Корсакова для двадцать первого класса. Сим Симыч все всегда слушает у себя в кабинете в контрольном динамике. Он видит свою молодость, своих друзей-оркестрантов в маленьких черных галстуках-«гаврилках» на эстраде сада «Эрмитаж» в Москве или в Летнем саду в Петербурге. Иногда он берет в школе у кладовщика дежурную виолончель, снимает рабочую блузу и один поздно вечером поднимается на эстраду школьного репетиционного зала. Играет. Он не грустит, ему приятно и радостно от всего этого. И ему еще радостно, что он продолжает служить музыке — работает в школе и что вокруг него юные музыканты, которые еще только наденут свои первые черные галстуки.

На всех электрических часах стрелки показывали девять утра.

Ипполит Васильевич Беленький медленно шел по коридору. Под мышкой у него была кавказская палочка. Рядом с Ипполитом Васильевичем шел юный композитор. Это друг Гусева. Ипполит Васильевич держал раскрытую нотную тетрадь.

— У вас два «ре» и бас, — говорил Ипполит Васильевич. — Куда пришлось разрешение этой ноты? М-м… Интересное сочинение. А тут обозначено что-нибудь или не обозначено? Хотя Скрябин и сказал, что точно записать музыку нельзя. Но все же…

И старик опустил тетрадь на уровень юного композитора. Юный композитор был остроносым, лохматым, в клетчатой рубашке. Он боком заглянул в тетрадь, кивнул — точка обозначена. Он уже начал писать так же неразборчиво, как Бетховен. С той только разницей, что приходится самому расшифровывать свои рукописи. Еще при жизни.

— Позвольте выразить удовольствие, — сказал Ипполит Васильевич. — А здесь пауза?

Композитор посмотрел в тетрадь. Отрицательно качнул головой — паузы нет.

— Справедливо. А то бы публика решила, что музыка кончилась, и ринулась бы в гардероб.

Композитор в отношении гардероба промолчал — гардероб не входил в его творческие планы. Лохматая голова — это другое дело.

Старик и композитор продолжали не спеша свой путь по коридору. Так же не спеша скрылись в дверях класса теоретико-композиторского отделения.

К дверям другого класса, на другом этаже, шла Кира Викторовна. Она еще не успокоилась после разговора в учительской. Завтра отчетный концерт и для многих учеников — первое серьезное выступление на публике. А она экспериментирует, и это уже не забава. Кира Викторовна совсем не старейший педагог школы, а рядовой преподаватель струнного отделения. Именно все так и есть. Но она не отступится от своего решения.

У дверей класса Киру Викторовну ждали ученики.

Ганка — плотная, высокая девочка, самостоятельная, решительная. Она приехала с Украины, из села Бобринцы. Франсуаза приехала из Парижа. Модная юбочка, кофта, браслетик — простое серебряное колесико. По отцу Франсуаза родом из Прованса, из Камарги, где живут дикие черные быки. Ее отец гардиян — пастух. Носит красную фетровую шляпу и короткие сапоги со шпорами. Серебряное колесико — подарок от отца.