Бульвар Ностальгия - [7]

диванов, я оказался у инструмента и, пораженный, замер. Боже праведный,

передо мной стояло мое пианино! Осторожно и ласково провел я пальцем по

прожженному «до» малой октавы и, ни минуты не колеблясь, отдал задаток. На

следующее утро светло-песочный «Красный Октябрь» перекочевал в мой дом.

Три дня «пианинный доктор» возился у расстроенного нелегкой жизнью

инструмента. Три дня вытаскивал он какие-то диковинные ключи, болты и

деревяшки из своего смешного ридикюля. Три дня что-то натягивал и

подтягивал, стучал молоточком и прислушивался к гудящим больным

внутренностям старого пианино. Вволю намучив меня и «Красный Октябрь»,

«доктор» присел на велюровую банкетку и шопеновским «Ноктюрном»,

который когда-то давным-давно играла девочка с труднопроизносимой

фамилией, вернул инструмент к жизни.

Мастер ушел, а я вместе с дочерью, более покладистой, чем её отец (сумевший

избежать штормов мажорных гамм и штилей минорных трезвучий), пустился

учить азы нотной грамоты, пытаясь хоть так сгладить вину перед инструментом

и собственной судьбой. Но, увы, разбей я сегодня и вдрызг свои пальцы, мне

уже вовек не добраться до несметных сокровищ музыкальной гармонии,

которую я когда-то с такой непростительной легкостью отверг.

Но играть я все же выучился. И в тоскливые вечера, когда все кажется

бессмысленной суетой, а мир– уродливым и безобразным, я подхожу к своей

черно-белой «несостоявшейся судьбе», чуть трогаю её клавиши, и со звуками

вызванных к жизни мелодий оживают далекие дни моего детства, которые,

несмотря на сомневающуюся в их реальности память, все-таки были.

Шпилька

Тимура Благонравова – студента консерватории по классу скрипки -

вызвали в комитет государственной безопасности.

Следователь, к которому темным узким коридором направился Тимур, носил

спокойную и миролюбивую фамилию – Иванов. Хотя у постоянных

посетителей кряжистого здания КГБ, из окон которого (как шутили остряки)

«хорошо был виден Магадан» – Иванов шел под прозвищем «Зверь». Не

следователь, а сущий дьявол. Даже номер его кабинета состоял из трех

шестерок.

В отличие от своих товарищей по ремеслу, придерживавшихся (хотя бы на

предварительных допросах) интеллигентных методов, Иванов с ходу, как он

говаривал, «ломал подследственным рога».

– Без срока, как ты понимаешь, Благонравов, ты от меня не выйдешь. Даже и не

надейся! – пообещал Иванов еще не успевшему переступить кабинетный порог

Тимуру.

За следовательским окном млел теплый сентябрьский день. Попасть в такой

день в острог представлялось плевком в лицо мирозданию.

– За что срок, товарищ… Я… что… Я… ничего… – Тимур принялся возводить

защитную линию.

– Пиночет тебе товарищ, а я – гражданин следователь. Понял-нет, смычок!? -

смял оборонительный рубеж подследственного тертый опер Иванов. – А за что

срок, так тебе, лишенец, должно быть понятней моего. Компрометируешь

звание советского гражданина. Раз. Якшаешься с представителями вражеских

голосов и их подпевалами. Два.

– Я… Да… вы… Какие голоса… Какие подпевалы… Вы меня с кем– то

путаете… – Благонравов попытался удержаться на пошатнувшихся рубежах.

– Молчать, отщепенец! Тунеядствуешь – три.

– Я учусь. Выступаю с концертами в подшефных колхозах…

– Закрой рот, Моцарт хуев, четыре! Сегодня выступаешь, а завтра глядь: уже

светит тебе статья, но не политическая, как ты здесь наивно полагаешь, а

капитальнейшая УК 201 часть вторая – «злостное тунеядство». Я лично. Слышь

ты? Лично! Охарактеризую тебя перед судом лет на пять, не меньше. И пойдете

вы, мосье Дали, в такие дали, что вы и не ожидали, – удачно скаламбурил

Иванов. – Смякитил? У меня твои буги-вуги роги-ноги… – Иванов бросил на

стол фрагменты чьих-то художественных работ, – во где сидят! – Следователь

постучал ладонью в области печени.

– Но это не мои! Я музыкант, а не художник… Вы меня явно с кем-то путаете…

– А мне до жопы. Твои, не твои. Тут, брат, важен результат! – Иванов

окончательно смял защитные линии противника.

Но в эту минуту в кабинете зазвонил телефон.

– Как… Почему… Это не входит в разработку… – требования голоса на другом

конце провода явно вызывали у следователя сложнопостановочную реакцию, -

кто… откуда… так точно… разрешите выполнять…

Закончив телефонный разговор, Иванов отвратительно хрустнул пальцами,

закурил и неожиданно сменил градус допроса.

– Закуривай, Тимур, – Иванов протянул подследственному сигарету -

поговорим по-мужски. По-доброму, так сказать…

Благонравову показалось, что это был не просто звонок, а какой-то удачный

поворот молекул, атомов и всяких там протонов-позитронов в мироздании в его

пользу.

– Да, да, да…. конечно… поговорим… по-мужски… почему нет… я готов…по-

хорошему… – прикуривая сигарету, пообещал Тимур. – Я вас-с-с вни…мате…

льно слу…у…шаю.

– Ну, вот и отлично. Вот и ладненько. Ты успокойся, соберись. Не надо бояться

черта раньше времени. Вы ж меня все за зверя держите… Ведь так? А я-

никакой не зверь. И зла тебе, парень, не желаю. Его знаешь ли, Тимур, сам себе

человек на свой зад находит. Он ведь как, человек думает? Вот он думает,

борюсь я с властью. Как вы ее там называете? О! Софьей Власьевной! Фиги ей

в кармане кручу. Письма на «вражеские голоса» пишу. Иду, одним словом,