Бульвар Ностальгия - [6]
рухнул Рок (этот самый Рок и виноват в том, что вы сейчас читаете мой рассказ, а не слушаете фортепьянный концерт в моем исполнении). На улицах
появились хиппи. О, что это были за люди – синтез независимости и галантной
нахальности! Джинсы, бусы, ленточки на голове. Время любви, цветов и,
главное, громкой и независимой, как и её исполнители, музыки. При моей
природной склонности к новизне и жизненному поиску нетрудно
предположить, что мне захотелось походить на этих людей. Поддавшись этому
зову, я тайком от родственников искромсал свои новые дачные техасы,
присвоил мамины бусы и изрезал на головную повязку лучший папин галстук.
– Я оставляю фортепьяно и посвящаю себя Хард-Року, – заявил я, стоя перед
родителями в новом экзотическом наряде.
Вот это был удар, скажу я вам. Увидев, что осталось от галстука, папа схватился
за сердце и молча рухнул на стул. Мама стала походить на аквалангиста, у
которого прекратилась подача кислорода. Бабушка же, как ни странно,
выглядела невозмутимой.
– Не надо кипятиться, – успокаивала она родителей. Ребенок ищет, в конце
концов, в альтернативной музыке есть свой шарм. Ив Монтан, например.
Гарик, ведь ты же любишь Ива Монтана? Папа молча кивнул головой.
Через несколько дней у меня появилась электрогитара ленинградского
производства и подержанный усилитель «Электрон». Пианино же оттащили в
угол и накрыли шерстяным полосатым пледом. Изредка спотыкаясь о корпус
«Красного Октября», отец недовольно бурчал: «Лоботряс». Но к тому времени
я уже был «здоровым лбом», не боявшимся даже электрического шнура от
утюга.
Вскоре скучную жизнь пылящегося в комнатной тиши пианино «Красный
Октябрь» нарушила ворвавшаяся в нашу квартиру компания моих новых
друзей.
Пока хлебосольный хозяин возился на кухне, смылившая в салоне московский
«Дукат» компания подвергла жестокой экзекуции бедный «Красный Октябрь».
Ужасающая картина открылась мне, когда я вошел в комнату. Содранный с
инструмента зеленый полосатый плед шотландского производства тяжелым
комком валялся в пыльном углу. Бесстыдно задранные пианинные крышки
стыдливо смотрели на враждебный им мир, и на одной из них красовалась
надпись: «Боня и Тоня были здесь».
Девственную белизну клавиш украшала смоляная дыра, а известный городской
пластовик Зис уже норовил помочиться на металлические внутренности
«Красного Октября».
Я отчаянно запротестовал.
– Да ты что, Боб, может ты, брат, того, и не рок-ин-ролльщик вовсе? – ехидно
спрашивал меня Зис, застегивая брючную молнию.
– Можешь думать, как хочешь, – решительно заявил я. Но писать ты будешь в
унитаз!
– Реoрles, линяем отсюда! – закричал Зис. Но народ предпочел бегству
«Солнцедар».
После их ухода я долго пытался убрать следы рок-ин-ролльного нашествия. Но
вечером позорная тайна была открыта – на ноте «до» малой октавы бесстыдно
зияла никотиновая дыра. Никто не стал выяснять, кто были таинственные
«Боня и Тоня», оставившие столь эпохальную надпись. Всем и без того было
ясно, что сын связался с далекой от фортепьянной музыки и хороших манер
компанией. Через несколько дней «Красный Октябрь» с помощью подъездных
алкашей, братьев Синельниковых, перекочевал в соседскую квартиру Славика
Лившица, а в первой половине 70-х вместе с новыми хозяевами и вовсе канул в
неизвестность.
Подобно замысловатой импровизации минули годы. Они были разными,
как клавиши на клавиатуре. Черными и белыми. Скандально мажорными и
уныло минорными. Но неизменным было одно – мое стремление к новизне. Рок
я поменял на джаз, джаз – на джаз-рок. Кроме этого я менял адреса, места
учебы и работы, длину волос и ширину брюк. В конце концов, я поменял
континенты!
Сегодня, вдалеке от тех мест, где я был юн, независим и свеж, меня уже
никто, Боже мой, никто не называет лоботрясом и не нанимает мне
музыкальных репетиторов. Как жаль!
Теперь я, старый, нудный и помятый жизнью человек, кричу малолетним
детям «лоботряс, обормот, обалдуй» и кое-что из французской ненормативной
лексики.
Несмотря на это, дети растут. И растут стремительно. Кажется, только вчера
дочь училась называть меня «папой», а вот уже лежит передо мной её письмо к
Санта-Клаусу: «Милый Санта-Клаус, подари мне, пожалуйста, на Рождество
настоящее пианино».
«Это же в какие деньги выльется мне эта просьба?», – думаю я, засовывая
письмо в карман.
Я уныло хожу с этим посланием по музыкальным магазинам. Любуюсь
грациозными «Ямахами», важными «Болдуинами» и задерживаю дыхание у
непревзойденных «Стейнвейев». Большие и важные, с поднятыми крышками,
они напоминают огромных диковинных птиц, взмахнувших крыльями. Но с той
жалкой мелочью, что звенит в моем кармане, все это черно-белое изящество
дерева, кости и металла, увы, не про меня. Чужой на этом празднике
музыкального совершенства, я разворачиваю свои башмаки и спешу в
спасительные магазины вторых рук, на кладбища отслуживших свой век
вещей. Долго и безуспешно брожу я среди неуклюжих комодов и «модных
мебелей» минувших эпох и стилей, пока не натыкаюсь на то, что ищу.
Пианино стояло в дальнем углу магазина. Солнечный пыльный луч,
пробившийся из маленького зарешеченного окна, безмятежно покоился на его
матовой поверхности. Пробравшись сквозь баррикады буфетов, столов,
«…Бывший рязанский обер-полицмейстер поморщился и вытащил из внутреннего кармана сюртука небольшую коробочку с лекарствами. Раскрыл ее, вытащил кроваво-красную пилюлю и, положив на язык, проглотил. Наркотики, конечно, не самое лучшее, что может позволить себе человек, но по крайней мере они притупляют боль.Нужно было вернуться в купе. Не стоило без нужды утомлять поврежденную ногу.Орест неловко повернулся и переложил трость в другую руку, чтобы открыть дверь. Но в этот момент произошло то, что заставило его позабыть обо всем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Компания наша, летевшая во Францию, на Каннский кинофестиваль, была разношерстной: четыре киношника, помощник моего друга, композитор, продюсер и я со своей немой переводчицей. Зачем я тащил с собой немую переводчицу, объяснить трудно. А попала она ко мне благодаря моему таланту постоянно усложнять себе жизнь…».
«Шестнадцать обшарпанных машин шуршали по шоссе на юг. Машины были зеленые, а дорога – серая и бетонная…».
«Сон – существо таинственное и внемерное, с длинным пятнистым хвостом и с мягкими белыми лапами. Он налег всей своей бестелесностью на Савельева и задушил его. И Савельеву было хорошо, пока он спал…».
«… – Вот, Жоржик, – сказал Балтахин. – Мы сейчас беседовали с Леной. Она говорит, что я ревнив, а я утверждаю, что не ревнив. Представьте, ее не переспоришь.– Ай-я-яй, – покачал головой Жоржик. – Как же это так, Елена Ивановна? Неужели вас не переспорить? …».