Булка цвета лисьего хвоста - [4]

После уроков Нон-тян, прижав к груди булку, отправилась к Кону, распевая песенку:

— Булочка рыжая, как лисичкин хвост.

Булочка пышная, как лисичкин хвост.

Хвостик есть никто не станет,

Отвернётся и не взглянет,

А вот булочку едят

И спасибо говорят.

>Глава четвёртая Кон — внук Лисицы из чащи Оророн

С наступлением лета горное пастбище оживлялось. Один за другим приезжали грузовики с коровами.

— До свидания, Краснушка!

— Будь здорова, Пёстрая! — кричали хозяева, прощаясь со своими бурёнками.

Коровы мычали в ответ: «Му!» — и начинали радостно носиться по лугу и с удовольствием щипать белый клевер.

Склоны гор поросли здесь сочной травой. Текли прозрачные ручьи и реки. Кое-где синели озёра для водопоя, подобные тому, в которое Кон гляделся как в зеркальце. Ели, берёзы, дакэкамба[3] давали густую, прохладную тень.

Никаких строений на пастбище не было.

Пойдёт дождь, коровы сунут свои головы под листву деревьев и стоят так — думают, что спрятались.

Ночью коровы спали прямо под звёздами.

Художник сидел за мольбертом и не спеша рисовал дакэкамбу. Тяжёлые ветви её низко свешивались к земле, и художнику нравился их вид. Он нарисовал это дерево уже несколько раз.

Рядом сидел Кон и рассказывал художнику о чаще Оророн. В деревнях у подножия горы все знали о Лисице из чащи Оророн. Она была очень доброй. Когда крестьяне работали на полях или в горах, Лисица оборачивалась девушкой и укачивала их детей.

— Это была моя бабушка. Я знаю колыбельную песню, которую она пела, — сказал лисёнок Кон.

— Ну спой! — сказал художник, отложил кисть и закурил трубку.

И тогда Кон запел:

— Лисёнок маленький заплачет

Далеко в горах,

Все лисята плач поднимут,

Оророн, оророн.

Не плачь, дитя, не надо плакать,

Оророн, оророн.

Скоро я работу кончу,

Накормлю тебя,

Нэн-нэн-ё.

— Какая добрая была Лисица!

— Но я хоть и внук той доброй Лисицы, я вовсе не умею ни в кого превращаться. Нон-тян дала мне пилюли, и они помогли мне. На празднике зверей я обязательно займу первое место по искусству превращения.

И Кон бережно достал бутылку с пилюлями, встряхнул её и огорчённо вздохнул:

— Что ж делать? Осталось только пять или десять пилюль.

— Ну-ка покажи, — попросил художник.

Он взял бутылочку, внимательно поглядел на пилюли и, возвращая бутылочку лисёнку, сказал:

— Я думаю, что ты прекрасно обойдёшься без этих пилюль.

Но Кон печально покачал головой:

— Даже с пилюлей хвост виден, а без неё и говорить нечего. Как это бабушке удавалось так ловко превращаться в няньку?

— А бабушка и мама не научили тебя этому искусству?

— Нет. Мама рано умерла…

— У Нон-тян тоже мама умерла.

— Значит, у нас обоих нет мам.

— Значит, так.

Они печально задумались.

Тут явилась Нон-тян:

— A, Кон-тян! И ты тут! Пойдёшь со мной смотреть малыша у тётушки, которая сбивает масло?

— Малыша?

— Ну да. Я видела его, когда он только родился. Такой крошечный был. Ножки как карандашики. Потом немного погодя пошла смотреть на него, а его как подменили.

— Как так? — удивлённо спросил папа.

— Большой стал. Хочу вот теперь взглянуть, какой он. Можно, папа? Я не видела его с прошлых каникул. Пойдёшь со мной, Кон-тян?

— Пойду, но только мне нужно обернуться мальчиком.

Кон тряхнул бутылочку; пилюль осталось мало, но он всё же проглотил одну пилюлю, превратился в мальчика и побежал за Нон-тян.

Когда Нон-тян и Кон пришли в дом торговки маслом, молодая толстая тётушка как раз укладывала малыша спать.

— Здравствуйте! Покажите, пожалуйста, малыша, — сказала Нон-тян и сразу же вошла в комнату.

И Кон нерешительно вошёл следом.

— А! Нон-тян! Добро пожаловать. А это что за мальчик? — спросила тётушка.

— Я живу в чаще, там, за пастбищем…

— Вот как! А разве там есть дома? — удивилась тётушка.

Кон сконфуженно молчал. Но, к счастью, тётушка занялась младенцем.

— Пожалуйста, тише! Малышу нужно спать, — сказала она и, похлопывая по одеялу, запела: —

Лисёнок маленький заплачет

Далеко в горах,

Все лисята плач поднимут,

Оророн, оророн,

Не плачь, дитя…

У Кона защемило в носу от этой песни, а Нон-тян удивилась:

— Странная какая песенка!

Тут раздались чьи-то громкие шаги.

— Госпожа! Вас просят к телефону. Ваш отец из города звонит…

— А, это тётушка с почты! Сейчас иду… Нон-тян! Пригляди за малышом. Я скоро вернусь, — сказала тётушка и побежала на почту. Звонок из города — большое событие в деревне.

Некоторое время стояла тишина. Нон-тян внимательно разглядывала малыша.

— На этот раз тот же самый. Не подменили, — сказала она немного разочарованно.

Малыш, видимо, услышал её голос и тихонько заплакал, размахивая руками.

— Ладно, ладно! Не плачь! — уговаривала его Нон-тян, но младенец ревел все громче; лицо у него покраснело, ногами он скинул одеяло и стал орать во всё горло. — И что там тётушка делает? Чай, что ли, пьёт с почтальоншей? — огорчённо сказала Нон-тян, взяла погремушку и стала трясти ею над младенцем: — Ну-ка взгляни, какая погремушка.

Но малыш продолжал реветь.

— Вот придёт инай-инайба,[4] заберёт тебя! — возмущённо пригрозила Нон-тян малышу, но он не перестал плакать. — Кон-тян! Я пойду за тётушкой, а ты подожди меня здесь, — сказала Нон-тян и выбежала из дома.

Кон сидел поодаль, но когда ушла Нон-тян, поспешил к младенцу: