Булавин - [98]

— Что ты видел и слышал после бегства воров из-под Азова?

— Пришли мы от Азова в Черкаской немногие люди и стали кричать гвалтом, что по посылке его, Булавина, под Озовом, побито из них многое число и многие потонули в воде. А Булавин нас-де не выручил и нам изменил. И за то ево хотели убить до смерти.

— Что сделал тот вор Булавин?

— Булавин от них ушел и заперся в комнате.

— Так. Дальше.

— И донские казаки учели комнатные двери рубить топорами, и он, Булавин, зарезал сам себя ножом, разрезав брюхо, и внутреннее из нево выволилось. И выволокли его, Булавина, в круг, чтобы все видели.

Это известие, совсем уж неправдоподобное, Долгорукий тут же, наскоро, «сего часа и минуты», вписал в уже заготовленное письмо Петру. Верховид в обстановке суматохи бежал из Черкасска, и слух о самоубийстве Булавина в его сознании принял какой-то патологический, ужасающий оттенок.

Версию о самоубийстве распространяли петербургская газета «Ведомости», московские власти, иностранные послы в Москве. Реляцию Толстого по приказу Петра издали за границей на латинском и немецком языках.

Но уже в те дни многие говорили и писали другое. Иван Наумов, атаман Сухаревой станицы, принося повинную Долгорукому от имени своего и всех станичников, сказал о Булавине:

— А в те ж числа (после сражений под Тором и Азовом. — В. Б.) в Черкаском и Булавина самого убили и выбрали атаманом Илью Зерщикова. А Василья Поздеева Большого посылают к его величеству с повинною.

Новобогородицкий житель со слов булавинцев сообщил воеводе Шеншину:

— Донские казаки Булавина в Черкаском убили.

Бригадир Шидловский тоже говорит определенно и уверенно:

— И верно Вашей княжой светлости (Меншикову. — В. Б.) доношу, что и Буловина в Черкаском убили. Початок тому делу — Сеньки Драного погибель. Скоро от сына Драного в Черкаском весть взяли, на другой день и Буловина убили, потому что тот вор Драной у него, Буловина, в замыслех ево воровских первым человеком был.

О том же позднее, когда Долгорукий вступил в Чер­касск, говорили ему старшины из Рыковской станицы, подчеркивая свою роль в расправе над Булавиным:

— А в убивство вора, ежели бы не мы, то черкаским жителем одним етово было не сделать.

— И губернатор азовский, — добавляет к этим словам Долгорукий в письме к царю, — мне сказывал, что Рыковской станицы вора убили.

Да и Зерщиков в войсковой грамоте, разосланной вскоре после переворота «по Дону и по городкам», признает то же самое:

— Убили мы Войском, всею рекою, Кондратья Булавина.

Истинную правду знали все, вплоть до Петра. Уже в конце правления и жизни он, редактируя «Гисторию Свейской войны», повествующей о его царствовании, слова о самоубийстве Булавина вычеркнул и вместо них вписал:

— Главного вора бунтовщика в Черкаске казаки убили.

Тогда, незадолго до кончины, император предпочел сказать, что произошло на самом деле. В июльские же дни донской либерии и он, и его присные предпочитали ложь. Она была им нужна, выгодна — восстание еще продолжалось, чернь нужно было образумить. И ложными версиями, и, главное, ружьями и пушками.

ПРОДОЛЖЕНИЕ БОРЬБЫ

В сообщениях о смерти Булавина довольно часто мелькают слова: его убили «казаки», «донские казаки». Эта фраза и верна, и ошибочна. Народного предводителя, действительно, убили его же земляки-казаки из Черкасской, Рыковской и других станиц. Но отнюдь не все казаки, не «все Войско», как пытался уверить новый войсковой атаман Зерщиков, предатель, властолюбец и интриган, а заговорщики, такие же предатели и шкурники, как и их главарь, — Степан Ананьин и Карп Казанкин из Рыковской станицы, Василий Фролов и Тимофей Соколов из Черкасской и прочие. Имелись у них сторонники, и немало, — из числа тех же старшин, «природных казаков», «стариков». Но не только — на их сторону перешли и многие другие, из рядовых, низовых и верховских, маломощных: одни поддались панике после поражении повстанцев, чувству страха перед карателями; другие давно колебались, хотели отсидеться в сторонке; третьи почувствовали, что дело Булавина проигрывает, нужно, мол, о себе позаботиться. Но так думали далеко не все.

В самом Черкасске после гибели Булавина на кругах продолжалась борьба, порой весьма ожесточенная. Одни поддерживали нового атамана, другие нет. Первые соглашались послать к царю станицу (делегацию, посольство) с повинной и выдать плененных соратников Булавина. Вторые против этого возражали, и довольно резко.

Во всяком случае, арестованных булавинцев — Никиту и Ивана Булавиных, сына и брата Кондратия; Михаила Драного и других из Черкасска не сразу отослали к Толстому и Долгорукому, как они того требовали. К губернатору вместо них отправили 18 запорожских казаков. А Долгорукому Зерщиков и другие отговаривались:

— Тех воров к тебе везть через степь опасно от воровских людей, чтобы не отбили. Отдадим их тебе, когда придешь к Черкаскому.

Казаку, которого князь послал к Зерщикову, последний приказал:

— Скажи господину майору, что я сам хочу выехать к нему навстречу, когда он к Черкаскому подойдет.

Зерщиков хитрил и юлил: с одной стороны, чтобы задобрить Долгорукого, выгородить себя; с другой, боясь вызвать гнев части казаков, недовольных переворотом и тем, что за ним последовало. Василий Фролов и прочие, убежавшие в свое время в Азов от Булавина (а им Долгорукий доверял за их «верность», в отличие от Зерщикова и ему подобных), рассказывали князю: