Булатов курган - [31]

Над полями спустилось и слилось с туманом взлохмаченное небо. Серым зябким паром забило овраги, лощины, словно дымовой завесой заслонило дали.

— Ноне весна, что горн: то вспыхивает, то погасает, — раздувая мехи, сказал старый кузнец Андрей Иванович.

Кондрат бросил в жар кусок металла, склонился над Ладиковым, который тут же возился с сеялкой.

— Что приуныл, Петруха? Опять не так?

— Вроде подходит. А будет ли работать, пытать надо. — Петр разогнулся, смахнул со лба капельки пота.

— Смотри, Виктор, тебе командовать придется потом, — пошутил Кондрат. — Ты будь и приемной комиссией.

Парень неловко затоптался у горна.

Вчетвером они переоборудовали зерновую сеялку под свеклу. Вместе придумывали, примеряли, некоторые части машины заменяли новыми. Им никто не мешал. Ненастье не выпускало людей из домов. Только однажды в кузню заглянула Терехова. Необычно тихим голосом объявила: приехал Строев, а правленцев никого нет.

Набросив брезентовый плащ, Кондрат вышел на улицу.

— Что пригнало его в такую погоду?

— Черт его знает! Сидит, как сыч, злющий.

Земнов застал секретаря райкома за председательским столом. Всегда опрятный костюм его был помят, удлиненное лицо обросло щетиной.

— Где председатель?

— У председателя пять бригад. В каждой побывать надобно.

Кондрат расстегнул верхнюю пуговицу пиджака, присел у стола.

Строев хмуро взглянул в его испачканное машинным маслом лицо.

— Круговая порука. Покрываете один другого!

Кондрат, припоминая последнее собрание в бригадной избушке, усмехнулся: «Эх, Михаил Михайлович, побывал бы на нашем месте, тогда узнал бы, что за круговая порука…» А Строев уже начал ему выговаривать:

— Сено, солому на трудодни разбазарили, а теперь ходите по дворам… По клочку собираете, христарадничаете.

— Что дали колхозникам осенью по трудодням сено, солому, правильно сделали, а что не рассчитали — наша вина. Вот и выкручиваемся, как можем.

На небритом лице Строева выступили бурые пятна. «Все такой же ты, Кондрат Земнов, — заметил про себя секретарь, уставясь на бригадира. — Ну ничего, не таких-то обламывали!..» Он поднялся, поправил галстук.

— Говорить, вижу, мастак… Ты читал постановление партии и правительства о сельском хозяйстве? Или для тебя они не авторитетны?

«Ах, вот что! — догадался Кондрат. — Значит, пожаловался Ивин. Ему, дескать, не подчинились».

Строев провел ладонью по спутавшимся волосам, прошелся по кабинету, чеканя, как на параде, шаг, и, повернувшись к нему, вызывающе взглянул на Земнова.

— Это кто вам дал право на собрании райком критиковать? Да ты знаешь?..

«Навстречь шерстки провел, — подумал Кондрат. — Выходит, хорош тот, кто ему потакает? Так, конечно, у него можно нажить авторитет. Ивин здесь на коне. Он лезет из кожи перед секретарем. Ему что, разве жаль колхоз? Его дело вовремя доложить. Пожалуй, такой же и Горбылев. Нужны ли нам такие «солдаты партии»?

В контору, запыхавшись, вбежал Горбылев. Кепка и пиджак его были в снегу, будто он где катался в сугробе, яловичные сапоги и брюки в грязи.

— Вы давно? — бросился он к Строеву, оставляя на полу следы. — Могли позвонить. Я на ферме просидел, с доярками совещался.

— Напортачили вы со своей фермой! — поморщился секретарь. — Голову сняли.

Горбылев заулыбался, согласно закивал: де, мол, все это правильно, только вот обстоятельства заставили пойти на такое.

Кондрат, не дослушав объяснений председателя, вышел из конторы. «Такие ему по душе, — мысленно отметил он. — Нет, товарищ секретарь, от меня согласия не жди».

2

Из конторы Кондрат завернул к ферме. Скотный двор стоял за деревней, неподалеку от оврага, в котором был когда-то пруд. Теперь от него остались светлый ручеек на илистом дне да позеленевшие сваи от плотины.

У Кондрата было давнишней мечтой расчистить овраг, ил, как ценное удобрение, вывезти на поля, восстановить плотину и развести зеркальных карпов. Но шло время, а мечта оставалась мечтой. Неурядицы в колхозе мешали ее осуществить.

На ферме Кондрата встретил звон ведер и бранный крик. В полумраке в конце прохода стояли толстая, коротконогая Наталья Сомова и подбористая, голубоглазая Дашка Ялышева. Они размахивали руками, старались что-то доказать друг другу.

— Что не поделили? — спросил Кондрат пастуха, который у ворот собирал вилами навоз.

— Прах их знает!.. — угрюмо отозвался Федот. — Как заведут с утра и зудят полный день.

Он сердито ткнул вилы в навоз и, раскачиваясь, точно по палубе, пошел по двору. У столика, где разливали доярки молоко, присел на кучу старой, почерневшей соломы. Закурил.

Кондрат, постояв у входа, последовал за ним. В углу, почуяв постороннего, злобно засопел, заухал огромный пестрый бык Монах. К нему повернули головы коровы, замычали, словно жаловались.

— Ну, разошелся, дурень! — прикрикнула на быка Жбанова, показываясь из другого прохода. — Тебе только бы бузить! — Она круто повернулась к спорившим дояркам, упрекнула их: — Пора и совесть знать! Скотина голодная, а они хоть бы что…

Кондрат заметил, как в ее темных глазах отразилась досада.

— Оштрафовать деньков на пяток, тогда будут знать! — пригрозил пастух.

— А ты их все возьми да и повесь на шею вместо медали, — обернулась к нему Сомова, положив на полные бедра руки.