Булат Окуджава. Вся жизнь — в одной строке - [2]

Пожалуй, с таким пониманием явления я соглашусь.

Соглашусь и замечу, что анализ текста занимал Гизатулина в последнюю очередь. Многие газетные статьи и стихи опубликованы автором в приложениях без какого-либо разбора, даны как свершившийся факт. Для автора, исследователя, гораздо менее важны профессиональные и поэтические качества газетных статей и опубликованных в газете стихов, чем сам факт их нахождения, обнаружения, установления их места в творческой биографии Булата Окуджавы.

Но если это всё-таки недостатки, то они у Гизатулина — продолжение достоинств, которых в книге намного больше.

Таков уж Гизатулин-рассказчик, что всё, что попадает в его поле зрения, оживает со своими хорошими и плохими, достойными уважения и смешными чертами. Чего-чего, а скучать читателю не придётся. А главное, чем отличается эта книга Марата Рустамовича от книг других авторов, писавших о юном и молодом Окуджаве, его творчестве, — она отличается полнотой изображаемого полотна, в котором нашлось место всем, кто так или иначе соприкасался с Булатом, — от его родного брата Виктора, его литературных приятелей до его учеников школ в Шамордине, Высокиничах, в Калуге. Каждый не просто мелькает в повествовании, но дан в развитии, показано, как распорядилась им судьба. А такие вещи и заставляют верить автору, который сделал в своей книге полемическое, на первый взгляд, заявление:

«Лирический герой художественного произведения, даже автобиографического, вовсе не обязан во всём совпадать со своим творцом. Однако, по собственным неоднократным заявлениям Булата Шалвовича, он всю жизнь писал о себе, и именно поэтому все отклонения от действительности в его прозе представляют большой интерес для исследователей, поскольку почти всегда имеют какую-то вескую причину».

Булат засвидетельствовал однажды, что не только в прозе, но и в поэзии он пишет о себе. Помните:

У поэта соперника нету

ни на улице и ни в судьбе.

И когда он кричит всему свету,

Это он не о вас — о себе.

Так что, с этой точки зрения, Гизатулин прав. Но запечатлевать «отклонения от действительности», выяснять, почему творец от неё отклонился, можно только вживаясь в его образ. А таким умением Гизатулин владеет отменно. Он совсем не красного словца ради написал почти в самом конце этой книги, заканчивая воистину захватывающий рассказ об альманахе «Тарусские страницы»: «Может быть, я как калужанин — а я за последние двадцать лет так Калугой заболел, что и сам себя теперь калужанином ощущаю…» Восстанавливая «отклонения», показывая, как было на самом деле, выясняя, почему «отклонялся» от действительности в том или ином эпизоде повествования писатель, Гизатулин ни с кем не полемизирует. Он сформулировал свой метод художественного письма, своё умение заинтересовать читателя тем, по поводу чего и сам испытал «большой интерес».

Что ж, в этом смысле Гизатулин остался верен себе. Мне обидно, что этот незаурядный писатель почти не замечен современной критикой. А ведь умением держать читателя в напряжении на протяжении большого повествования Марат Гизатулин превосходит многих обласканных нынешними критиками писателей, многих лауреатов престижных писательских премий. Мне кажется, происходит это потому, что Марат Рустамович обходит стороной литературные журналы, на которые в основном ориентируются литературные критики, издатели и члены жюри различных литературных премий.

Зря обходит стороной? Может, и зря. Хотя это не говорит о равнодушии писателя к признанию читателей и критики. На мой взгляд, Гизатулин давно завоевал своё место под литературным солнцем. И книга, которую сейчас держит в руках читатель, — верное тому доказательство.

Геннадий Красухин,

доктор филологических наук, профессор

Как карусель, весь шар земной,

как синий снежный ком.

Пируют боги надо мной —

Я с ними не знаком.

Я словно бабочка. Точь-в-точь.

А где-то в вышине

пируют боги день и ночь,

всё знают обо мне.

И однотомник Бытия

листают пред собой…

Хожу по тем страничкам я.

Весёлый и слепой.

Меня невзгоды крепко бьют,

меня тревоги гнут,

а боги видят, боги пьют

и глазом не моргнут.

Меня в окопы годы мчат,

а я не вижу: слеп.

А боги видят, но молчат

и только машут вслед.

Им всё известно до конца:

вся жизнь — в одной строке.

И птичка моего свинца

дрожит у них в руке.

Им распознать немудрено,

где лучший день из дней,

и сколько лет мне быть должно

в день гибели моей.

И сколько мне пером скрипеть,

и сколько вёрст ползти,

и как я должен прохрипеть

последнее прости.

Ах, мне бы книгу Бытия —

я знал бы жребий свой!..

Но им такой вот нужен я —

весёлый и слепой.

Булат Окуджава, 9 мая 1961 г.

(публикуется впервые)[1]

По Смоленской дороге

Глава 1. Шамордино (1950–1951)

Как ты там поживаешь над рекой Серёной,

карасями заселённой,

облаками засорённой?

Как ты там поживаешь в своём скворешнике,

примостившемся на берегу,

где полки молодого орешника

на бегу

изогнулись в дугу…

Весной 1950 года Булат Окуджава заканчивал учёбу в Тбилисском государственном университете. Вместе с ним училась и его жена Галя Смольянинова. Подходило время распределения, и к этому моменту молодые твёрдо знали, что они хотят работать только в России. Тому были особые причины.