Буквы - [32]

Подобным волкодавом в годы службы был и Прохоров. Не робел ни перед ворами кавказскими, ни перед руководством партийным, тем более не гнулись коленки при виде заточки иль ствола, направленного в лицо.

Так и жил. Чужого не брал, подонков не боялся, не врал, не подличал, по совести жил, по совести и умирать собирается.

***

-- Гиссар, ко мне!

Пёс подбежал к старику, язык наружу: "Что, хозяин?".

-- Пойдём, пройдёмся! Рядом.

Старик гладит пса, тяжело поднимается: ноги не те. Гиссар прижимается к ноге, позволяя Александру Никитичу опереться о загривок. Неторопливо шагая, оба движутся со двора в сторону аллеи, "подышать". Гиссар сосредоточен: не торопится, не забегает вперёд, не отстаёт -- страхует.

Бывало, во время таких прогулок старик падал, а пёс подкладывался под него, чтобы смягчить падение. Каждые пять--семь минут Никитич останавливается отдышаться. Пёс садится рядом, смотрит в глаза, спрашивая: "Ну, что, старичок, совсем форму растерял?". "На себя посмотри, язык до асфальта!" -- отвечает Прохоров, и они идут дальше.

Так, разговаривая, отдыхая, доходят до аллеи, отсиживаются на лавочке и направляются назад к дому. По дороге старику становится совсем плохо, и путь занимает больше часа. На лестнице Гиссар беспокоится, волнуется, торопит старика: "Дома что-то не так, поторопись, старый ты пень!". Собирая последние силы, Александр Никитич слушается пса и, не обращая внимания на сердце, которое стучит "стоп-стоп-стоп", начинает подниматься быстрее.

Дверь не заперта. Свет, который старик всегда выключает, сберегая электроэнергию, включён. Гиссар, убедившись, что хозяин зашёл, рывком кидается в спальную комнату. Старик слышит чей-то вскрик, возню, сдавленное рычание Гиссара. Громкий крик: "Ах, сука, тварь, отпусти!". Прохоров спешит в спальню. Ящики открыты, бельё из шкафов выброшено на пол, кое-где раскиданы ордена, медали. В углу на полу скрючившийся мужской силуэт, над которым, рыча, нависает Гиссар.

-- Фу! -- кричит старик.

Подрагивая от возбуждения, Гиссар нехотя отпускает вора и садится рядом. Прохоров прищуривается и узнаёт в незваном госте соседского Эдика, сына Алевтины.

-- Эдька? Ты какого рожна влез сюда? Чего надобно? -- тут старик замечает напиханные по карманам ордена с медалями и вскипает. -- Ах, ты, подлец, твою мать, ты чего надумал? Кровью полученные ордена воровать? Мы ж за тебя, за будущее твоё, кровь проливали, гадёныш! Да я тебя за такое...

-- Пошёл на х.., дед! -- орёт опомнившийся от первого шока Эдик, встаёт, пихает старика и убегает.

***

-- Слыхали, слыхали? Прохоров-то копыта отбросил.

-- Да ты что? Это после того случая, что ли?

-- Ну да, когда он на Алевтинкиного Эдика пса своего натравил. Она ж это так не оставила, заявление в милицию написала.

-- И чего?

-- Приняли. Штраф деду влепили, и пса усыпили.

-- Эту страхолюдину-то? Ну, слава Богу, есть справедливость на свете! А то у нас тут дети малые по двору шастают, и псина прохоровская туда же! Я ему сколько раз говорила, что заявление на него напишем, потому что собаку свою без поводка выгуливает! А он всё посмеивался, старый хрыч. Вот и досмеялся!

-- Не говори. А то, что сам упокоился, с сердцем у него что-то было -- так давно пора, засиделся Никитич на этом свете.

-- И то верно. Да так ему и надо, гестаповцу этому. Заслужил.

-- Конечно, заслужил. Боженька, он ведь всё видит...

Фаина Сергеевна перекрестилась.

2010

Счастье

Ваське Мельникову привалило счастье. Нашел Васька бумажник. А там документы на имя какого-то Абдул-Махмуд Гайсум-оглы, тысяча двести долларов и две тысячи шестьсот сорок два рубля.

Да и сам бумажник -- новый, хрустящий, из настоящей кожи.

Васька его издалека заприметил, благо зрение у него было, как у орла. "У меня зрение, как у орла", -- говорил он друзьям Пантелею, Кецарику и Вовке. Стараясь ступать не заинтересованно, но в то же время быстро, Васька подошёл к дверям казино. На чистом-чистом асфальте около входа в казино красовался бумажник. Васька вытащил руки из карманов, наступил на бумажник, огляделся и, ловко его подняв, сунул за пазуху.

Еще раз оглянувшись, Васька, насвистывая весёлую мелодию, ускоренным шагом пошел вдоль по улице. Наконец не сдержался и побежал. Забежал в один проходной двор и, путая следы, промчался так полгорода.

Отдышался только у своего дома. Сел на камень за гаражами и долго нюхал бумажник. Пахло от него кожей, деньгами, каким-то безумно вкусным одеколоном и немного жопой. "Видимо, -- подумал Вася, -- бывший владелец таскал бумажник в заднем кармане". Потом, смутившись от мысли, что он как извращенец полчаса обнюхивал чью-то жопу, Вася счёл первоначальную версию в корне неправильной. "Это ж я сам себе задницу чесал! -- обрадовался он. -- Вот от рук дух и идёт!".

Дрожа от нетерпения, открыл бумажник и тщательно пересчитал деньги. Денег было много. Годовая зарплата Васи. "Охренеть! -- всё, что смог сформулировать Вася. -- Это же сколько ящиков водки можно купить! Да не самопальной, а настоящей!".

Вася выложил двести рублей в карман штанов, подаренных соседом, ещё тысячу двести отложил в нагрудный карман, остальное оставил в бумажнике. Тысячу двести он был должен соседу, который всю жизнь, сколько его Вася знал, был чмырём и лохом. Но в последнее время соседа словно подменили, в голосе его появилась властность и отчётливые угрозы. "Не иначе как на работе поднялся", -- думал Вася, оправдывая поведение соседа.