Букет горных фиалок - [68]

У Джереми был посетитель. Загорелая лысина в окружении густых иссиня-черных волос — словно усталый соболь спит, обернувшись вокруг страусиного яйца, — были для Элль лучшими рекомендациями гостю.

— Рене! — обрадованно воскликнула она.

Художник обернулся и поднялся со стула. Элль растроганно расцеловала Ле Бука в обе щеки.

— А я? — раздался с кровати обиженный голос Джереми.

Ле Бук отошел в сторону и обменялся рукопожатием с Дереком, а Элль остановилась перед кроватью, растерянная и с сильно бьющимся сердцем.

Джереми криво улыбнулся правой половиной рта, свободной от повязки.

— Не правда ли, я похож на мумию? Что с твоей рукой?

— Сломана, — ответила Элль, примащиваясь с ним рядышком.

— Ух ты… — сказал Джереми. — А у меня ноги. Обе: одна сломана, другая треснула. И рука. И что-то там с позвоночником — тут под одеялом такой корсет… Может, ты и меня поцелуешь? Вот сюда, например… — Он выпростал из-под одеяла левую руку и ткнул себя пальцем в правую половину лица. — Здесь есть свободное место.

— Мне придется обойти кровать.

— А я не тороплюсь…

Целуя мужа, она почувствовала, как губы ей уколола жесткая щетина.

— Тебя никто не бреет?

— А толку? Слева все равно не побрить, — сказал Джереми, прижимая ее к себе. — Ты в порядке?

— Угу… — пробормотала Элль, зарываясь лицом в его грудь.

— Наш медовый месяц мы будем помнить до старости, не так ли, крошка? — спросил Джереми.

— Не зови меня крошкой!

15

«Ситроен» был тот же самый: желтый, с тонированными стеклами. Только сейчас за рулем автомобиля сидел не Джереми, а брат Элль. И ехали они не по грунтовой дороге, а по шоссе. Элль баюкала руку, которая страшно чесалась под гипсом, и мало интересовалась окружающим пейзажем. Ее гораздо больше волновала предстоящая встреча с Мари. С Аделаидой и Луазо она уже виделась, когда те приезжали в Ла-Рок, чтобы навестить в больнице ее и мужа. И если Адель во время посещения старалась вести себя непринужденно, то Филипп был замкнут и неразговорчив, и чувствовалось, что он готов провалиться сквозь землю. В основном, конечно, из-за Джереми…

Что произошло между Элль и Маню, собственно говоря, не знал никто, кроме Элль, а она распространяться не собиралась. Кроме мужа и брата в подробности были посвящены врач Симон Дюпре и комиссар полиции Ла-Рока, которые не считали необходимым предавать ее рассказ гласности. Общественность Ла-Рока может вполне обойтись и без леденящих душу повествований. Комиссар полиции, пожилой и рассудительный, со спокойной совестью закрыл дело и положил его на полку: дело-то и было заведено вследствие покушения недееспособного ввиду умственной отсталости Эммануэля Мейсонье, впоследствии погибшего, на жизнь гражданина Канады Джереми Моррона; покушавшийся погиб, пострадавший не собирается подавать судебный иск его родственникам — расследование проведено, и можно поставить точку.

Была, правда, попытка покопать вглубь со стороны корреспондента местной газеты, того самого, который уже успел накропать статью. Он заявился в больницу с намерением взять у Элль интервью, но она выставила его из палаты, холодно пообещав ему, что, если визит повторится, она приложит все свои силы, чтобы он остался без работы. Но со статьей она ознакомилась, потребовав газету у брата.

Для себя она полностью восстановила картину поиска, пользуясь рассказами Джереми, Ле Бука и газетной статьей, в которой были интервью с членами местного общества альпинистов, участвовавших в спасательной операции на самой последней ее стадии.

После ее исчезновения Джереми и Ле Бук, который, как и предполагала Элль, остался поужинать в «Семи Буках», с наступлением темноты забили тревогу. Ее искали всю ночь: в поисках принимали участие и деревенские жители, и фермеры с окрестных ферм. Поиски не дали никаких результатов, и после сообщения о происшествии в Ла-Рок оттуда обещали прислать утром вертолет с отрядом местных добровольцев из числа альпинистов. Джереми обнаружил пропажу одежды сразу же, как вернулся в деревню глубокой ночью, когда поднялся в комнату переодеться. Все добровольные спасатели из числа жителей деревни по возвращении подкрепляли силы горячим кофе с бутербродами в бистро у Мари. Хозяйка спала на кухне прямо возле плиты, на которой, дожидаясь возвращения добровольных спасателей, кипела в чайниках вода. Джереми рассказал Мари о пропавшей из комнаты одежде. Мари прореагировала на его слова необычно: вдруг нахмурилась и исчезла в глубине дома. Спустя несколько минут она вернулась с завязанной на узел наволочкой и показала ее содержимое Джереми. В наволочке лежала пропавшая одежда, а также простыня, здоровенный кусок ветчины и два хлеба. Все это она нашла возле кровати Маню в его комнате, где он безмятежно спал. Маню был разбужен и подвергнут допросу, который, увы, не прояснил ничего: хмурый и раздраженный Маню вообще отказывался говорить и только требовал, чтобы его оставили в покое, твердя как заведенный: «Уйдите, уйдите…»

Когда ему показали наволочку с едой и одеждой и потребовали объяснения, Маню замолчал, как в рот воды набрал. На него ничего не действовало: ни ругань матери, ни ласковые обещания. В сердцах Мари заперла сына в чулан с напутствием посидеть и подумать. А из находки сделали соответствующие выводы: с Элль случилось несчастье, свидетелем которого оказался Маню. Такой вывод сделала Мари из-за простыни, которую Маню зачем-то решил прихватить с собой, хотя о простыне Элль ничего ему не говорила. Маню, оказывается, хоронил умерших птиц, предварительно завернув в лоскут белой ткани, как в саван, — из чего Мари заключила, что с Элль, видимо, произошла какая-то трагедия, окончившаяся ее гибелью, а ее сын, по всему, знает, где находится тело Элль, и собирается похоронить ее точно так же, как хоронит своих птиц. Мари ничего не сказала Джереми о своих мыслях по поводу возможной судьбы Элль, но поделилась ими с Ле Буком.