Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938 - [189]

Если они (папы. — Н.Б.) умерщвляют душу, то почему подобает им называться наместниками Христа? В чем сходство их учреждений? Он некогда сказал, обращаясь к Петру: «Паси овец моих», а что делают папы? Не доводят ли они до голода христиан, истощенных папским грабительством, постоянно сдирают кожу и при стрижке обрезают до мяса свою паству ^{1399}.

Иными словами, сталинское ограбление крестьянства не имеет ничего общего с ленинскими заветами или с большевизмом.

Это резкое обвинение отрезало Бухарину доступ к центральной прессе. Лишь через три года ему позволят снова писать на политические темы для «Правды» и «Известий». Поэтому сначала он обратился к новой форме протеста, окрещенной официальной критикой бухаринским заговором молчания. В результате сложившегося из-за коллективизации кризиса заявление с признанием политических прегрешений, подписанное им, Рыковым и Томским в ноябре 1929 г., вскоре было сочтено неудовлетворительным. Теперь Сталин потребовал, чтобы Бухарин полностью осудил свою оппозиционную политику, отказался от своих обвинений и отрекся от своих последователей в стране и за границей ^{1400}. Бухарин ответил отказом, и где-то в начале 1930 г., возможно, реагировал на это требование угрозой покончить жизнь самоубийством ^{1401}. Неравная схватка между организованной печатью, громко требовавшей его покаяния, и вызывающе безмолвным Бухариным продолжалась почти весь 1930 г. и создала драматическую ситуацию на XVI съезде. В то время как оратор за оратором выдвигали требование, чтобы «великий молчальник» присоединился к кающимся перед собравшимися Рыкову и Томскому, Бухарин бойкотировал съезд, хотя тот и переизбрал его самым нелепым образом в Центральный Комитет. Как раздраженно заметил один из сталинистов, его девятимесячное молчание было «в высшей степени показательным» и многое говорило тем, кто разделял его взгляды ^{1402}.

10 ноября 1930 г., после длительных переговоров, Бухарин наконец подписал еще одно двусмысленное заявление ^{1403}. Он снова в расплывчатой форме признал свои ошибки, открестился от «всяких попыток скрытой борьбы с центральным руководством» и призвал к «сплоченности вокруг ЦК». Его главная уступка заключалась в отречении ото «всех уклонов от [партийной] линии», однако он не уступил требованию прямо осудить свои собственные политические установки или выдвинутые им в 1928–1929 гг. обвинения. Он демонстративно отказался изменить свою точку зрения на западноевропейский капитализм и, таким образом, свое негативное отношение к коминтерновской политике Сталина. Он не отдал дань обычаю превозносить генсека, он даже не упомянул его, дав этим понять, что идет навстречу ЦК ВКП(б), а не Сталину. Этот компромиссный документ был неохотно принят в качестве «минимума» и не очень содействовал поправке отношений между Бухариным и сталинской группой. Когда на состоявшемся в следующем месяце заседании ЦК Молотов заметил, что заявление все еще оставляет желать много лучшего, Бухарин презрительно ответил: «У вас власть, вы, если хотите, истолкуете это, как вам понравится» ^{1404}.

Однако в политической ситуации 1930 г. еще один, пусть даже формально покаянный жест Бухарина являлся значительным событием, деморализующим его сторонников и играющим на руку Сталину ^{1405}. Ответ, почему Бухарин пошел на этот, хотя и минимальный шаг, снова приходится искать в имеющихся на этот счет отрывочных данных. Его все еще тревожила участь его молодых протеже, однако главную роль здесь сыграли, видимо, иные соображения. Дело Сырцова — Ломинидзе убедительно продемонстрировало к началу ноября, что партийная олигархия не изменит Сталину и что поэтому какая-либо серьезная надежда на успех оппозиции совершенно исключена, во всяком случае на какое-то время ^{1406}. Бухарин, лишившийся возможности обращаться непосредственно к партии или к стране, стоял, таким образом, перед выбором между молчаливым попустительством Сталину в какой-то форме и бессмысленным сопротивлением («скрытой борьбой»), а такой курс содержал риск исключения из партии и отказа от всякой роли в будущих событиях ^{1407}.

Помимо этого обстоятельства, но и в тесной связи с ним имелась более глубокая дилемма, с которой Бухарин неоднократно сталкивался в оставшиеся ему годы. Его яростно враждебное отношение к жестокости сталинской политики было очевидно; из соображений гуманности ему было жалко загнанного крестьянства, а на расточительные, дорогостоящие промышленные объекты он смотрел, «как на какие-то прожорливые чудовища, которые все пожирают, отнимают средства потребления у широких масс» ^{1408}. В то же самое время он сохранил веру в революцию и в партию и был, таким образом, психологически и политически привязан к существующей системе. Более того, с какой бы жестокостью и расточительностью ни преследовал Сталин свои цели (индустриализацию, коллективизацию сельского хозяйства, технический прогресс, новые формы профсоюзной организации), цели эти разделялись всеми большевиками, включая Бухарина.

Если его оппозиция сталинизму в последние годы жизни приобрела поэтому какой-то трагический оттенок, она в то же время нередко представлялась безнадежно несостоятельной и жалкой. Как объяснил впоследствии Бухарин, это смешение предосудительных сталинских методов с общими для большевиков целями выработало у него «двойственную психологию», своеобразное умственное раздвоение, еще более усугублявшееся положением в деревне, которое в годы коллективизации ставило под угрозу не только сталинскую политику, но и вообще власть большевиков. Если сталинское руководство подтвердило худшие опасения Бухарина, то последствия поставили его и его сторонников «буквально в 24 часа на другую сторону» как защитников возмутившегося крестьянства. Сопротивление крестьянства угрожало самому существованию Советской власти, и Бухарин опасался теперь, что его нельзя будет успокоить даже его собственной умеренной политикой