Будут жить ! - [2]

Сынишку почему-то постоянно вспоминала таким, каким видела в конце ноября сорок первого года: сидящим на узлах возле моей двери в Джезказгане. Я знала, что родители с Юрой эвакуировались из Москвы, знала, что они приедут, но не знала, когда, и, конечно, из-за занятости не могла встретить их на станции. О том, что мои приехали, сказала прибежавшая в санчасть соседская девчушка. Вместе с ней помчались обратно.

Мама выглядела усталой, отец совсем постарел за минувший год, горбился, покашливал, но сын, сын! Из теплых платков выглядывало крохотное, без кровинки личико, взгляд темно-карих глаз был тусклым и безразличным...

Поправился ли теперь Юра на джезказганском хлебе и молоке? Забыл ли московские бомбежки? Отошел ли от эвакуационных мытарств? А отец - лучше ли ему? Я уповала на маму. Что скрывать, семья всегда держалась на ней. Мама и сейчас справится, лишь бы никто не заболел.

Да и на строительстве комбината, когда уходила в армию, обещали заботиться о моих. А начальник строительства Борис Николаевич Чирков не такой человек, чтобы слова на ветер бросать. Да и в парткоме, и в комитете комсомола люди надежные. Мама знает: в случае чего надо идти к ним...

Но вдруг подумалось, что и Чирков, и другие знакомые работники комбината рвались, подобно мне, в действующую армию. А если добьются своего? Кто тогда поможет моей семье?

Я опять завозилась, на этот раз все-таки разбудив соседку. Но тут эшелон замедлил ход, в проем теплушечной двери вплыли кирпичный фундамент, запыленные стены пакгауза. Машинист затормозил, загремели буфера, резкий толчок бросил нас на переднюю стенку вагона, справедливая досада Кузьменко переключилась на паровозную бригаду: "Чего ради опять остановились?!"

Паровоз тяжело отдувался возле водокачки. Та походила на лошадь, уныло свесившую к путям черную голову. Солнце сияло в беленных известью стенах одноэтажного вокзальчика, в медном колоколе, висевшем сбоку от высоких и широких дубовых дверей, в немытых стеклах огромных окон. Из-за солнца с трудом читалось название станции "Жутово-1".

От дубовых дверей по бетонному пыльному перрону быстро шли несколько человек в военной форме. Один из них, подтянутый, походил на начальника санитарной службы дивизии военврача II ранга Т. Г. Власова. Навстречу этой группе военных спешили от эшелона, перепрыгивая через рельсы и шпалы, Баталов и командование медсанбата.

Вспрыгнув на перрон, Баталов отдал рапорт. Встречающие ответили на приветствие. Власов - теперь я видела, что это именно он, - заговорил энергично и требовательно. Баталов снова вскинул руку к пилотке, повернулся, побежал к эшелону. Из теплушек высовывались люди, кое-кто соскочил на пути. Донесся голос Баталова: "Выходи!.." Через несколько мгновений эта команда, подхваченная многими голосами, хлестнула вдоль всего эшелона.

Стягиваю с нар вещевой мешок, шинель. Теплушка просыпается, торопливо надевает сапоги, гимнастерки. Одна за другой спрыгиваем на заляпанную мазутом, припорошенную угольной крошкой землю. Широко шагая, приближается рыжеусый суровый командир санитарной роты военврач III ранга Рубин:

- Немедленно приступить к разгрузке! Следить за воздухом!

Русокосая хирургическая сестра Женечка Капустянская за спиной Рубина шепотком добавляет:

- А не за мужчинами...

Ее подружка, хрупкая, голубоглазая военфельдшер Клава Шевченко, помощник командира химвзвода, фыркает. Командира санроты женский персонал медсанбата недолюбливает. Стоит заговорить с кем-либо из лиц мужского пола - Рубин тут как тут: всем видом показывает, что твое поведение по меньшей мере безнравственно, а он не допустит, чтобы на безупречную репутацию медсанбата легло пятно позора. С легкой руки жизнерадостной хирургической сестры Ираиды Моисеевны Персиановой командира санроты прозвали "игуменом женского монастыря". Это прозвище знают не только в медсанбате.

Впрочем, сейчас не до Рубина. Почему разгружаемся, едва отъехав от Сталинграда? Ведь сам медсанбат далеко не уйдет! Значит, снова торчать в глубоком тылу?

Между тем выгрузка идет полным ходом. Порядок действий каждого из нас давно определен, отработан на учениях, суета не возникает. Но в действиях батальонного начальства, начальника эшелона и представителей штаба дивизии, находящихся на станции, непрерывно поторапливающих людей, ощущается нервозность. Может, случилось что-то, чего мы пока не знаем? По спине пробегает холодок недоброго предчувствия. И тут хирург Ксения Григорьевна Вёремеева вслух произносит то, что на уме у каждого:

- Вероятно, ухудшилась обстановка...

Командиров подразделений приглашают в станционное помещение. Оно сейчас как сотни других: затоптанный деревянный пол, облупившаяся коричневатая краска дверных коробок, скамеек и кассовых окошек, зеленые урны, муторный, стойкий запах табака и махорки. Начальник санитарной службы дивизии оглядывает собравшихся, здоровается, поздравляет с благополучным прибытием. Фразы самые обычные, но звучат необычно из-за несвойственной Власову сухости тона.

Все разъясняется немедленно. Начсандив сообщает, что мы прибыли на Сталинградский фронт. Он создан Ставкой только что, 12 июля, в связи с продолжающимся наступлением немецко-фашистских войск на юге страны. Дивизии приказано занять оборону по левому берегу Дона, в полосе хутора Ильмень-Суворовский - станицы Верхнекурмоярской, и не допустить форсирования Дона передовыми частями врага.