Будуар Анжелики - [81]

Так всегда говорил старый рыцарь, дедушка, поучая внуков, моих старших братьев. Я тогда, в детстве, понимала далеко не все из его слов, но со временем мне открылись заложенные в них простые и вечные истины… Дедушка любил повторять, что весы должны быть одинаковыми для всех, иначе мы никогда не поймем разницу между добром и злом.

При этом, добавила Луиза, он рассказывал нам, детям, одну историю из времен Древнего Рима, когда после изгнания преступного царя Тарквиния Гордого настала новая эра, эра республики, которой вместо царя стали управлять двое избранных народом консулов: Брут и Коллатин.

Тарквиний, не желая мириться с таким положением вещей, послал в Рим делегацию, которая официально заявила в сенате, что изгнанный царь отказывается от престола и не таит зла на тех, кто его изгнал. Единственная просьба бывшего монарха — вернуть ему личное имущество. Сенат принимает решение удовлетворить эту просьбу, однако посланцы всячески затягивают переговоры, чтобы выиграть время, необходимое для организации заговора против республики.

И это им удалось. К заговору примкнула часть сенаторов, а кроме того, в числе заговорщиков оказались двое сыновей консула Брута и двое племянников консула Коллатина. Таким образом возникла странная ситуация, когда верховная власть республики оказалась связанной кровными узами с теми, кто замыслил ее ликвидировать.

Счастливый случай помог подавить мятеж в самом зародыше. Схваченные мятежники предстают перед народным собранием. Из сострадания к Бруту принимается решение ограничиться изгнанием из Рима его сыновей-заговорщиков.

Брут, будто не слыша этого вердикта, обращается к сыновьям:

— Тит! Валерий! Почему вы не отвечаете на обвинения?

Сыновья молчат.

Повторив трижды свой вопрос, Брут обращается к ликторам:

— Действуйте как надлежит!

Исполнители судебных вердиктов, не обращая внимания на крики ужаса, которые издает сердобольная толпа, хватают юношей, срывают с них одежду, секут розгами и рубят головы.

Коллатин пытается выгородить своих племянников, но его лишают за это консульского звания, а все изменники независимо от их связей и положения приговариваются к смерти.

Как говорил мой дедушка, закончила Луиза свой рассказ, наказывается не сын, брат или сосед, а измена, предательство, вероломство, так что пожалеть при таких обстоятельствах сына — значит пожалеть зло, совершить то, что является еще большим злом…

Когда смолкли аплодисменты, Арамис, глядя на Луизу, задумчиво проговорил:

— Как все же обманчива внешность…

— А разве Жанна д’Арк имела какое-то сходство с Гераклом? — насмешливо поинтересовалась Катрин.

8

— История, которую я намерен поведать столь высокому собранию, — проговорил де Грие, — произошла сравнительно недавно, лет пять назад, в Париже…

На Медвежьей улице до последнего времени проживала в небольшом двухэтажном доме мадам Маржолен, вдова главы цеха кондитеров, женщина набожная и добродетельная. Она регулярно посещала богослужения в церкви Сен-Ле и делала довольно значительные пожертвования, если рассматривать их в соотношении к ее не такому уж большому состоянию.

Отправляясь в тот день к вечерне, вдова, естественно, не подозревала, что на чердаке ее дома находится человек, проникший туда с весьма и весьма недобрыми намерениями. Он мог бы в отсутствие хозяйки пошарить по ее шкафам и сундукам в поисках добычи, тем более что ему было хорошо известно расположение всех комнат в доме. Но ему было известно еще и то, что на первом этаже находится прислуга, а потому он, не желая открывать свое присутствие шумом взлома замков, счел за лучшее подождать возвращения хозяйки, а с нею и ключей, и ночного времени, когда все вероятные свидетели улягутся спать.

Вдова возвратилась с вечерни и вскоре легла спать.

Преступник неслышно вошел в ее спальню и попытался вытащить из-под подушки связку ключей. Вдова спала чутко, и попытка достать ключи разбудила ее. Ночь была лунной, поэтому она хорошо разглядела человека, склонившегося над ее кроватью.

Разглядела и узнала, но, крайне потрясенная, она не могла вымолвить ни слова. Он потребовал у нее ключи. Она лишь замотала головой и потянулась к шнуру колокольчика. Преступник выхватил нож и стал наносить ей частые удары в лицо, в грудь и в шею. Убедившись в том, что мадам Маржолен уже не подает признаков жизни, он схватил связку ключей и начал шарить по шкафам и сундукам…

Взяв все, что он смог найти, преступник спрятал в чулане свою пропитанную кровью рубаху и спустился по лестнице черного хода. Когда он выходил из дома, его увидела и узнала старая служанка, которая рассказала об этом лейтенанту полиции, явившемуся утром на место убийства.

Полицейский почему-то не придал значения ее словам, сосредоточив все свое внимание на осмотре тела и спальни убитой. На залитой кровью постели он нашел кусочек кружевного жабо, под ногтями покойной — несколько волосков, а в камине — окровавленный нож, орудие убийства.

Он допросил всех слуг и пришел почему-то к выводу, что убийство определенно совершил кто-то из них, а не человек, пришедший извне. Скорее всего, этот вывод был продиктован тем соображением, что человека, который мог проникнуть в дом извне, еще нужно обнаружить, а прислуга — вся налицо, и незачем далеко ходить…