Будьте красивыми - [89]

И вдруг послышались тревожные голоса:

— Где Троицкий? Где старший лейтенант Троицкий? — И сразу, без перехода: — Троицкий убит, товарищи!..

Надя Ильина, не раздумывая, прыгнула с машины, больно подвернула ногу, хромая, побежала туда, где столпился народ.

— Убит, убит! — донеслось опять до нее, и она присела, уже не в силах бежать, в груди у нее взорвался крик боли и ужаса, она не могла перевести дыхание. Сразу потеряв все силы, без кровинки в лице, подошла к людям.

Троицкий лежал на спине, раскинув руки, большой, тяжелый, широкоплечий. Глаза его были открыты, будто наконец он решился показать их людям: они были удивительно синие, круглые, чистые, как у ребенка. Рядом валялась его новая серебристая шапка.

— Батюшки! Свои ведь, свои человека-то! — потрясенный внезапным несчастьем, не зная, что делать, говорил Вахрамеев. — Свои ведь, свои человека-то!..

Все обступили Троицкого. Артиллерийский капитан склонился над ним, обеими руками взял запястья его рук, послушал пульс. Расстегнул шинель, воротничок гимнастерки.

— Он жив! Он ранен! Ежик! — закричала Надя, припав на колени, и все увидели, как на шее у Троицкого бьется, пульсирует крупная, тугая жилка. — Да помогите ж ему, он жив! — Надя пригладила ему жесткие соломенные волосы. — Ежик! Ежик!..

В руках у артиллерийского капитана мелькнул разорванный индивидуальный пакет, на помощь капитану бросился Вахрамеев, приговаривая:

— Батюшки, старший лейтенант, что ж вы наделали-то! В грудь, никак, угораздило, навылет! И свои ведь, свои!..

Троицкого повернули, и он неожиданно сам приподнял голову, очнувшись, спрятал, притенил глаза, даже, показалось, усмехнулся.

— Вот… комиссар, — сказал твердо, хрипло. — Вот теперь я готов… клумбы подстригать. — Его душило, он тянулся рукой к горлу. — Чудо-самолет создадут другие… А если и другие лягут — создадут третьи… Но создадут, обязательно создадут!..

— Бредит, сердешный, — сказал Вахрамеев со слезами на глазах. — Что же делать-то с ним, батюшки!

— Поехали, поехали, — не обращая внимания на Троицкого, как будто все, что произошло с ним, было в порядке вещей, торопил связистов Скуратов. Он стоял один в стороне и, казалось, боялся посмотреть на Троицкого, косил красными, воспаленными глазами в сторону и, с каждой минутой теряя терпение и надежду, уже не приказывал, а просил, ни к кому не обращаясь: — Поехали, поехали, товарищи. Нас ждут. Мы выполняем приказ…

— Машину скорее! — командовал артиллерийский капитан. — Клади его на машину! На батарее у артиллеристов должны быть санитары. Сдать его санитарам, скорее, скорее!..

Вахрамеев со своими солдатами подняли Троицкого, бережно понесли к машине.

— Ежик, ты слышишь меня, Ежик? — тихо говорила Надя, следуя сбоку. — Ты слышишь, Евгений Васильевич?

Губы у Троицкого передернулись, он пытался открыть глаза — и не мог.

— Надюша? Не бойся, выдюжу… Я битый. Выдюжу и на этот раз… Я битый…

— Свои ведь, свои человека-то! — твердил Вахрамеев, не скрывая слез.

— Поехали, поехали! — все более беспокойно твердил Скуратов. Он сел в кабину, громко хлопнул дверцей. Чинарев нажал на стартер. Связисты, пятясь, отошли к своей машине.

— Осторожно, товарищи! Осторожно! — кричал артиллерийский капитан, хлопоча с раненым.

— Мы уезжаем? — карабкаясь на машину, спрашивала Надя. — А как же они, а как же Ежик? Мы уезжаем без него? Евгений Васильевич! — крикнула она.

Дягилев подтолкнул ее и не успел сам перебросить ногу через борт, машина рванулась, точно обретя крылья, и стремительно помчалась по дороге обратно, подальше от этого места.

— Куда же мы? Зачем мы уезжаем от них? — продолжала выкрикивать Надя.

Ей никто не отвечал.

Вскоре машины комендантской роты остались далеко позади, а потом и вовсе потерялись из виду. Связисты остались на дороге одни.

XVIII

Варя ничего не понимала из того, что делалось: почему машины свернули с магистрали на проселок, почему они блуждали по дорогам, почему «илы» могли перепутать и штурмовать колонну своих же машин, почему оказался раненным Троицкий и куда, наконец, Скуратов так гнал машину. Когда они остались одни, ей показалось, что весь мир сразу сузился до пределов кузова их машины, — и ей стало страшно. Сейчас, пожалуй, было даже страшнее, чем тогда, под землей. Тогда не было этого ощущения одиночества, хотя, по сути дела, она и оставалась под землей одна, тогда она знала, чувствовала, что где-то над нею есть солнце, простор, слышала, как люди из того, солнечного мира откапывали ее, слушала далекие сигналы службы оповещения, передавала тревогу в истребительный корпус.

Она с недоумением и страхом осматривалась вокруг, будто пытаясь учесть, что же осталось после всего в границах этого мира, который так внезапно сузился до пределов кузова их машины, — и видела напряженные лица подруг, карабины, которые они держали так крепко, что их пальцы побелели в суставах, видела у них в ногах мешочки и узелки с личными вещичками, телетайпы, которые могли бы связать их со всем миром, но сейчас безмолвствовали, упакованные в закрытые накрепко ящики с металлическими запорами, видела крошечный металлический сейф с ручкой наподобие дверной скобки, в котором хранились секретные документы, коды, позывные, еще один ящик с грубыми веревочными ручками, в котором лежали патроны и гранаты, видела до блеска начищенные щегольские сапожки Шелковникова…