Будьте красивыми - [71]

Небо раскололось от взрыва, и там, где сошлись два самолета, пыхнул сноп огня. На какое-то время все затихло, даже рев моторов. Бомбардировщики, потрясенные картиной гибели своего ведущего, в смятении рассыпались, разбрасывая бомбы куда попало. На них сверху, со стороны солнца, наконец обрушилась прибывшая наша подмога. Низко над лесом уходили домой те, кто вместе с Лаврищевым стоял против врага. Преследуя ошалевших «юнкерсов», все далее на запад уходили те, кто прибыл на подмогу…

И вот на небе снова осталось одно солнце…

— Почему это сделал он, а не я? Почему он, а не я? — стонал Троицкий, встав с земли и глядя в чистое небо. — Почему, почему?..

А рядом, отойдя в сторону, заломив руки, неизвестно кого спрашивала Гаранина:

— Его нет? Его больше нет?

— Лена, Лена, не надо, — уговаривала ее Варя, стоя рядом.

— Его нет? Его больше нет? — подойдя к кустику можжевельника, спросила Гаранина. Не дождалась ответа, обернулась, поглядела вокруг, увидела Варю: — Это все было, Варя, было? Его больше нет?..

— Было, нету, Лена. Пойдем, не надо так, — говорила Варя, стараясь увести ее от кустика можжевельника. — Он настоящий герой, Лена!..

— Герой, герой, — повторила Гаранина. Потом, поняв все до конца, заплакала, и Варя взяла ее за плечи и привела к машине.

— Почему это был он, а не я? Почему? — спрашивал Троицкий, сидя на пеньке и не получая ни от кого ответа.

А за машиной, на той стороне ее, Пузырев говорил кому-то:

— А кто его посылал? Сам полетел и сам налетел. Его никто не просил и никто не посылал…

— Молчи, гнида! — приглушенно прервал его голос Стрельцова.

И все стихло.

XV

Оперативная группа армии на этот раз обосновалась не в лесу, а в тихом, глухом поместье, в двухэтажном каменном доме. И само поместье, расположенное в стороне от главной шоссейной магистрали, в окружении лесов, и парк с его древними, вечно погруженными в задумчивость деревьями, и тихий, будто мертвый пруд перед домом, и особенно сам дом, спрятанный в глубине парка, с виду красивый и легкий, а внутри мрачный, холодный, с глубокими бетонными подвалами, толстыми стенами и какими-то узкими, темными переходами, казались Варе таинственными. В окружении таинственности, необычности она и ходила на цыпочках, и говорила шепотом. Везде ей слышались шорохи, вздохи, мерещились тени.

В этот вечер она, как никогда, волновалась. Это, наверное, бывает у каждого: все шло обычным порядком, ничего не случилось, и вот это волнение, горячее, нетерпеливое, беспричинное, которое зовет что-то сделать, куда-то идти, на что-то решиться — и обязательно решиться на что-то хорошее, красивое, возвышенное. Впрочем, ничего без причины не бывает: сегодня Варя закончила вышивать подарок для Игоря. Этим она жила весь день. Придя с дежурства, выстирала расшитую наволочку, выгладила ее, расстелила на своей кровати, задумалась. Ей никто не мешал. Одни девчата дежурили, другие отдыхали перед ночной сменой. И это было очень хорошо, потому что человеческое волнение не любит ничьего присутствия. «Игорю. Отечественная война. От Вари» — вышито на наволочке. Вверху зеленый листок, внизу — красная ягода малины: нитки такие нашлись в немецком доме. Варя и сама не знает, почему она вышила ягоду, видимо, вспомнила ту позднюю ягоду малины, которая наперекор всему вызрела на веточке у лесной сторожки. У Вари замирает сердце, она берет вышивку, прижимает к груди. Наверное, всем хочется что-то подарить, отдать любимому человеку: истинная любовь всегда отдает, а не берет, и дело тут было вовсе не в этой вышивке, а в том, что вместе со своим подарком Варя как бы отдавала Игорю частицу себя, своей души, своего волнения — и в этом-то и было самое прекрасное. «Это надо сделать сейчас, отдать ему сегодня», — решает она и, волнуясь, свертывает свой подарок, надевает шинель, затаив дыхание прислушивается…

В эту минуту для нее не было ничего страшнее, чем пробраться темными узкими коридорами в противоположную часть дома, где были мужчины. Она шла быстро, бесшумно, прижав руки к груди, и кругом, казалось ей, шелестели тени, и сердце холодело от страха. «Приду и постучу. Если выйдет сам Игорь, все будет хорошо, и сегодня, и всегда, — думала она, загадывая. — А если выйдет другой, спрошу что-нибудь и уйду», — хотя этого, второго, ей не хотелось больше всего на свете и она не знала, уйдет или не уйдет, если к ней выйдет не Игорь.

Вышел Игорь, Он так стремительно распахнул дверь, как будто ждал Варю: шинель косо висит на плечах, руки сразу нашли ее руки.

— Ты? Зачем? — спросил он тихо, но с такой силой, с какой можно только кричать.

— Тише, — прошептала она. — К тебе. — И прислушалась.

В комнате мужчин напевал Валентинов:

В нашей жизни все еще поправится,

В нашей жизни столько раз весна…

— Он всегда у вас поет? — спросила Варя. — Зачем он всегда поет одно и то же?

— Валентинов хороший человек, — сказал Игорь.

— Ну пойдем же, пойдем, — потянула она его, и они побежали по темному коридору, и теперь Варя ничего не боялась. В кромешной тьме они спустились куда-то вниз, в подвал, пробежали еще одним коридором, где пахло сыростью, и наконец, открыв тяжелую, будто мраморную, дверь, очутились в парке.