Будьте красивыми - [70]

— Николай Николаевич, ну, ну! Давай, дорогой, давай, давай! — И тут же закричал во всю мощь своего голоса: — Что ты делаешь! Ты с ума сошел, комиссар! Что ты делаешь!..

И Лаврищев будто услышал его. Он внезапно взмыл вверх и бросился на немца. Самолеты, рыча и изрыгая огонь, склубились в отчаянной схватке, стараясь зайти друг другу в хвост, опередить друг друга, и один самолет — никто еще не разобрал какой — загорелся и, повернувшись на крыло, будто по наклонной плоскости, стал валиться вниз.

— Ах! — закричала Гаранина, рванувшись вперед, и Варя повисла у нее на плечах, не пуская ее и уговаривая:

— Он цел. Это немец. Он жив, Лена. Немца сбили…

— Да, это немец, — сказал Троицкий и сел на пенек, будто не имея больше сил держать себя на ногах и шепча: — Что же случилось с тобой и с этим немцем, Коля? Как ты напугал меня, как напугал, комиссар!..

А в воздухе случилось вот что. Когда Лаврищев пошел в атаку на немца, когда взял его на прицел и готов был нажать на гашетку пулемета, он вдруг увидел на фюзеляже противника два туза — пиковый и червонный. Молнией обожгло мозг. И он снял руку с гашетки и пошел на сближение с вражеским самолетом, стараясь увидеть в лицо летчика. Это сейчас было важнее всего, даже важнее того, ради чего он, Лаврищев, поднялся в воздух. Он яростно махал рукой своему противнику, и тот увидел его, повернул голову в шлеме, и Лаврищев, еще не видя лица его, похолодел: «Лунев!» Но это был не Лунев, это был немец, с продолговатым лицом, прямым носом и черными, будто запекшимися в крови губами. Какое-то время они шли рядом, разглядывая друг друга, и в душе у Лаврищева все пело, победно, торжествующе: «Не Лунев, не Лунев, не Лунев!» И с этой песней он показал немцу кулак и взмыл вверх, чтобы возобновить прерванную атаку…

В небе нарастал стальной гул «юнкерсов», они шли бомбить переправу. Бой истребителей подходил к концу. Немцы выполнили свою задачу, они и посылали сюда «фокке-вульфов», чтобы отвлечь наше внимание и расчистить дорогу бомбардировщикам. Первая четверка «фоккеров» вышла из боя: бомбардировщики шли в сопровождении свежих сил истребителей. По логике вещей свежие силы должны были вот-вот подойти и с нашей стороны: служба наблюдения и наведения у нас работала четко. Но подмоги пока не виделось. А бомбардировщики шли и шли вперед непробиваемой армадой. Среди наших истребителей на какое-то мгновение возникло замешательство. Что делать? Ввязываться в бой, когда горючее и боеприпасы на исходе? Покинуть поле боя, когда армада бомбардировщиков подходит к переправе, которая решает участь, может быть, всего фронта?

— Кто мажет? — стонал Троицкий, кусая губы. — Неужели наши задержали сигнал тревоги? Две-три минуты, и будет поздно. Кто мажет?..

— Пошли навстречу «юнкерсам», — спокойно заметил Пузырев, и все увидели, как вслед за Лаврищевым, минуя заслон «фокке-вульфов», устремились на сближение с бомбардировщиками и все другие наши истребители. Троицкий смотрел на них, он знал, что так будет, только так, он смотрел на восток, откуда должна была прибыть смена нашим летчикам. «Кто мажет? Кто мажет?» — все тише, теряя уверенность, шептал он.

На какое-то мгновение затихли звуки стрельбы и небо лишь напряженно дрожало от гула моторов. «Юнкерсы» шли к цели. Это были уже не маленькие серебристые точки в ясном солнечном небе, а грузные, на тяжелых крыльях с черными крестами самолеты, построенные звеньями по три и косяками по три звена. Еще минута, казалось, и вражеские самолеты загородят и само солнце, и предотвратить это было невозможно. Что могли сделать маленькие юркие истребители, которые сами казались точками рядом с бомбардировщиками?

И все же эти маленькие юркие точки смело взмыли в высоту и камнем бесстрашно упали оттуда на «юнкерсов», которые шли, не меняя курса, четко держа строй, будто и не замечая, что на них откуда-то сверху падают какие-то точки. Отрывисто, коротко, предельно коротко всхрапнули пулеметы, и точки снова взмыли вверх: атака не дала результатов. «Юнкерсы» шли вперед. Новая атака истребителей — и их пулеметы всхрапнули еще короче.

— Все. Кончены боеприпасы. Сколько можно драться! — устало сказал Троицкий, косо, почти с ненавистью глядя на восток, откуда ожидалась подмога. Но вот — это казалось чудом — один бомбардировщик задымил и, дико завывая, как смертельно раненный зверь, скользя, пошел в сторону. Все на дороге запрыгали, захлопали в ладоши.

Остальные «юнкерсы» шли вперед как ни в чем не бывало.

Троицкий с тоской, отрешенно наблюдал за боем. Он прекрасно и, наверное, единственный из всей группы видел, что у Лаврищева кончились боеприпасы. Но он не выходил из боя, сближаясь с врагом до предельно коротких дистанций, сеял панику в рядах «юнкерсов». Еще немного, и подойдет к концу горючее.

А подмоги не было, а «юнкерсы» шли и шли к цели. Вот они уже легли на боевой разворот. Перед ними была переправа.

И тут случилось то, чего не ждали ни Троицкий, ни тем более кто-либо из связистов, ни немцы. В самый критический момент, когда ждать было уже некто, один наш истребитель на огромной скорости устремился лобовым тараном на ведущего «юнкерса». Ото был Лаврищев. Троицкий обхватил голову руками и упал на землю.