Будни - [86]

Они подходят к переходу через реку Шивду. Черная вода в реке кажется застывшей. Журчание слышно где-то очень далеко в верхах.

— Прибыло, — мягко говорит Онисим. — Где-то дожди прошли…

Вступив на лавинки, Шмотяков хочет взять приставленный к перилам колышек.

— Не тобой поставлено, не ты и возьмешь, — наставительно говорит Онисим.

Шмотяков отдергивает руку.

— Тут еще есть реки? — говорит он.

— Есть, — сухо отвечает Онисим. — Это не на моем путике.

— Да-да, там, кажется, твой сосед Лавер. Чудной какой-то. Понятно, работу я могу вести везде, никто мне запретить не может, только очень уж этот ваш Лавер нелюдим. Ты бы меня с ним познакомил.

— Знакомься сам! — почти кричит Онисим.

Шмотяков смотрит растерянно и виновато.

— Право, я не знаю, что у вас, и тебя вовсе не хотел обидеть.

Онисим молчит до самой избушки. В этот вечер они больше не видятся.

Теперь Шмотяков не знал, как себя вести со стариком. Он приходил к нему чаще, угощал Онисима хорошими папиросами, почтительно расспрашивал о местах, но Онисим был все время насторожен, иногда просто отмалчивался, как бы не слыша.

Когда снова пришел Макар Иванович, Шмотяков рассказал ему об этой размолвке.

Макар Иванович понимающе кивнул головой.

— Тут, брат, вражда… И мы ничего не можем сделать.

— Так как же мне быть?

— Никак. Делайте свое дело и не обращайте на них внимания. Вот тут вам Проня поклон прислал.

Макар Иванович подал Шмотякову записку, свернутую треугольником. Шмотяков читал:

«Недалек тот час, когда я снова буду стоять рядом с Вами. Сейчас меня как единственного специалиста держит работа. Во сне вижу рябчиков, глухарей. Короче сказать — нахожусь в пределах».

Внизу был приставлен штамп:

«Агент Охотсоюза Прокопий Сергеевич Колыбин».

— А что он знает? — спросил Шмотяков.

Макар Иванович, поняв, улыбнулся.

— Прошлый год был полтора месяца на курсах колхозных машинистов…

Они подошли к краю болота. В тени широкой елки сидела группа женщин. Корзины их были полны крупной золотистой морошкой. Влажный и тонкий аромат этих ягод был слышен издали.

Шмотяков вежливо поклонился женщинам.

— Наших ягод, — предложила ему Устинья Белова.

Шмотяков взял двумя пальцами крупную ягоду и сел к сторонке.

Макар Иванович тоже сел с ним рядом.

Женщины сначала внимательно рассматривали Шмотякова, о чем-то шептались. Потом разом осмелели, заговорили.

— Смотрите, бабы, — сказала Устинья, указывая на Макара Ивановича. — Этот-то стал нас бояться!

— Что ему в нас! — в тон ей ответила Таисья Нефедова. — Ежели бы тут была Мурышиха, она бы его расшевелила.

— С той заговоришь, — продолжала Устинья. — Вон как со своим-то деревенским дружком она обошлась. Уж теперь сам Татанчик рассказывает, не скрывает. «Дружились, дружились да, — говорит, — и решил идти на приступ. Александра ничего. «Пойдем к бане. Тут под горкой неловко…» Иду с ней к бане и думаю: «Ой, дурак, не смел приступить раньше, девка давно ждала». Вот они к бане подошли, Александра Татанчика в охапку захватила… да как толкнет! Татанчик под горушку лётом. Голову поднял и глядит: тут ли? «И к вам-то, — говорит, — она вышла, а я все боюсь. Как теперь мимо Гаврилина дома ехать, встану и давай лошадь нахлестывать. Ребятишки мне: «Дядюшка, чего лошадь-то хлещешь?» — «Ужо молчите, ребята, я знаю…»

Женщины смеялись.

— А как она Гришку водит, — продолжала Устинья. — Хоть бы, окаянная, на шутку пожалела.

— Кто это такая Мурышиха? — спросил Шмотяков у Макара Ивановича.

— Тут есть у нас одна. Баба-молния. Бедный парень по ней страдает.

— Охотник тоже?

— Да так, ружье имеет… Вы его видали — Гришка. Спит и видит ее. А у Александры — муж. Беда. Нехорошо. Прямо совсем ошалел. Как маленький…

— Вот оно что! — сказал Шмотяков и улыбнулся.

Охотники стосковались по лесу, ходить с приезжим им некогда. Шмотяков путешествует больше в одиночку. Придерживается течения рек. Лаверовы тропы обходит. На Нименьгу пробирается окружным путем, который указал ему Гришка. Но это очень далеко; кроме того, он попадает в нижнее течение реки, там сухие высокие берега, местами даже песчаные отмели. Ондатра любит заливные покосы, водяные заросли.

Гришка охотно соглашается провести Шмотякова без дороги, в среднее течение Нименьги. Он хорошо знает леса: много лет ходил с дедом драть скалье для дегтярного завода. Легко ориентируется по солнцу, по сучьям, муравейникам, по кистям брусники.

— Хотите, я вас без компаса проведу прямо на Гордину избу? — говорит Гришка Шмотякову.

Они стоят на берегу Шивды, у старой вырубки. Влево от них уходит дорога Лавера, на противоположном берегу темнеет тропа Онисима.

Только что взошло солнце. Осины по краю вырубки стоят в лиловом пламени. Сухорос. Листья и травы пахнут горечью. Шивда опять пересыхает. Кое-где обнажились черные колодины, размытые корни кустов. Земля кажется глухой и бесплодной.

— Да, проведу, — повторяет Гриша и стоит, соображая. Потом быстро нацеливается чуть правее Лаверовой тропы. — Держитесь!

Сразу начинается густой смешанный лес. Через полминуты их уже не видно с дороги.

Смотря в какую-то одну точку, Гришка машет рукой то вправо, то влево.

— Сюда идти — Гордина тропа. А в эту сторону — Старые выломки. Около них есть ляга. Тут раньше старики клады искали, все срыто… Дальше сосновый бор Нюба.